То есть, вроде как по теме форума.
Но, во-первых, это было давно, в 1980-х.
Во-вторых, тут далеко не только путешествие в Туркмению, здесь масса отступлений в сторону от основного сюжета, в основном связанных с Харьковом.
Поэтому положить это в раздел отчетов о путешествиях по Средней Азии было бы как-то неправильно.
А может это вообще не формат данного форума.
Поэтому положу пока здесь. Другого подходящего места не нашел.
А, если мне напишут, что это вообще оффтоп, то просто удалю.
Ну или может подскажете, куда это надо было поместить. Если надо было.
==========================================================
Он сказал «Поехали!»
Я сидел дома и никого не трогал. Починял свой примус. Роль примуса исполняла моя кандидатская диссертация, которую я мучил уже третий год. Точнее - она меня. Тема, как это водилось в те времена, была высосана из пальца и, соответственно, не вдохновляла.
А на дворе было лето во всей своей красе. Все мои были в отъезде. Родители в далекой жаркой Африке помогали дружественному нигерийскому народу (а с кем мы тогда не дружили?) возводить в Аджаокуте (такая деревня в нигерийской глубинке) металлургический комбинат, а жена (первая, прошу не путать со второй - любимой) с сыном отдыхала на Черном море. Вообще-то там же, на море, полагалось быть и мне, но чувство долга пересилило.
В общем, я пытался, или делал вид, что пытаюсь, писать диссертацию и втайне мечтал о спасителе. Спаситель явился в образе моего друга Толика Федоренко, который с порога предложил просто и проникновенно:
“Поехали завтра в Среднюю Азию!”
“Поехали”, - с готовностью отозвался я, - “а что мы там забыли и что брать с собой?”
“Одну светлую рубашку и брюки. И рублей 150 денег”, - ответил Толик, не утруждая себя ответом на первую часть вопроса.
Ответ меня полностью удовлетворил, и я стал собираться в дорогу. Как человек пунктуальный и доверяющий людям, я взял ровно одну рубашку и брюки. Как я потом, когда моя рубашка пропиталась потом, вспоминал это Толику, взявшему две рубашки! Впрочем, одну из его рубашек я экспроприировал потом в Крыму, когда Толик, страдая от жестокого поноса после ашхабадского кваса, лежал в кровати, а я, страдая тем же, но в более легкой степени, собирался на танцы. Ну, это я, похоже, сильно забежал вперед. Продукты я отдал соседям напротив, предупредил их, что уезжаю, и поехал на следующий день с Толиком на вокзал.
Идея Толика заключалась в том, чтобы поехать в Туркмению на поезде и пересечь Каспийское море на пароме. В Туркмении предполагалось заняться фотонабором. Фотонабором в те времена называлась незаконная деятельность, которая заключалась в том, что в далеких селах собирались маленькие черно-белые фотографии и оформлялись заказы на их увеличение и раскраску (цветная фотография в те времена была дорогим и технически сложным делом, уделом немногих). Одни люди собирали заказы, а развозили и брали деньги с клиентов - другие. Схема четко работала во всем бывшем Союзе нерушимом (ха-ха-ха!). Кроме того, у Толика в то время были больные почки, и он очень любил жару. Часто можно было застать его дома в жаркий июльский день в свитере и с феном, засунутым под него. Средняя Азия, где в предельно сухом климате вся выпитая жидкость мгновенно уходила с потом, для Толика в то время была землей обетованной.
Идею поездки на поезде похоронили чернявые люди в кепках-аэродромах, скупившие все билеты. Возвращаться домой не имело смысла. Представляю, как расстроились бы соседи, уже сроднившиеся с моими продуктами, если бы столкнулись со мною в подъезде! Чтобы не доводить хороших людей до инфаркта, я пошел ночевать к Толику, благо, места у него было достаточно. Толик обитал в огромной коммунальной квартире в центре города, занимая в ней 30-метровую комнату с 4,5-метровой высоты потолками. Комната была перегорожена шкафами, чтобы ее размеры не так пугали.
Позднее на этих шкафах были сооружены антресоли, на которых можно было стоять в полный рост, не доставая головой до потолка. С антресолей было пробито окно на крышу соседнего дома, и Света, первая жена Толика вынашивала идею сделать на этой крыше садик и держать там курей. К слову, эта крыша хорошо видна с площади города с полуторамиллионным населением, самой большой площади в Европе (вот мы где всех умыли!). На этой площади проходили все праздничные демонстрации трудящихся, напротив площади располагалось здание обкома партии. Так что курочки на крыше смотрелись бы весьма колоритно.
Чтобы бы вы не подумали, что Света была крестьянкой-лимитчицей, ностальгирующей по курочкам и поросятам, позволю себе сделать небольшое отступление и немного о ней рассказать.
Света и другие
Света была девушкой видной, правда, не в моем вкусе. В ней гремучей смесью сочетались сила характера, презрение к большей части окружающих и стремление к веселой, беззаботной жизни. Первым ее мужем был ударник. Не в смысле коммунистического труда, а в смысле прямо противоположном - барабанщик. Ему ничего не стоило махнуть на какой-нибудь рок-фестиваль, напрочь забыв про Свету, и про все остальное. Особенно легко ему это удавалось под кайфом. Единственный раз, когда мне довелось столкнуться с ним в живую, я запомнил надолго (как теперь видно, на всю жизнь).
Итак, история с хронометражем. За абсолютно точные значения отметок времени я, конечно, поручиться не могу, но то, что вся история уложилась именно в полчаса, гарантирую.
Лето. Все мои разъехались. Я опять сижу дома и опять пишу диссертацию. Да, такое впечатление, что всю мою молодость было лето, все мои были в отъезде, а я писал диссертацию.
14.30
Звонит телефон. Это звонит Толик: "Тут мой знакомый-барабанщик закадрил двух девчонок - продавщиц из книжного, а приземлиться негде." Дело было в эпоху книжного дефицита, и отказать Толику я не смог.
14.35
Звонок в дверь. Вваливаются барабанщик, две девчонки-продавщицы (на три с плюсом) и Толик с подругой Мариной. Я достаю из холодильника бутылку "Посольской" водки (как-то так получалось, что у меня всегда в холодильнике стояла бутылка “Посольской”. Кто туда ее ставил, ума не приложу). Мы садимся за стол.
14.40
После двух тостов Толик с Мариной на время исчезают, вспомнив, что надо что-то взять дома, благо он рядом.
Барабанщик сажает меньшую из подруг-продавщиц на колени и чего-то от нее хочет. Я увожу вторую подругу в соседнюю комнату - смотреть фотографии.
14.45
Больше пяти фотографий мы не выдерживаем. Я ее раздеваю.
14.55
Мы лежим расслабленные на кровати, она спрашивает, как меня зовут. Ответить я не успеваю, так как в дверь звонят Толик с Мариной. Набросив шорты, бегу им открывать. Толик изумленно смотрит на мой полуголый вид (их не было 15 минут). В это время мимо проносится обиженная подруга-продавщица № 1, а за ней босиком и с массой извинений на устах растрепанный барабанщик.
15.00
Босой барабанщик просит прощения у подруги № 1, стоя посреди Сумской улицы (центральная улица Харькова). Я выношу туфли барабанщика и ставлю их рядом с ним. Подруга № 2, так и не успев узнать, как меня зовут, просит у меня 5 копеек на метро. В порыве щедрости я даю ей целых 10. Толик с Мариной маячат где-то на втором плане.
15.10
Я сижу дома и пытаюсь вспомнить, на каком же месте описания конечно-шагового алгоритма идентификации параметров переходных процессов я остановился. Где-то глубоко под землей прокатывает мои кровные денежки безымянная книжная продавщица.
Через некоторое время после того, как Света перебралась жить к Толику, она, решив заработать немного денег, пошла позировать в скульптурную мастерскую. Толик, узнав об этом был обижен. Обижен не тем, что Света позировала голой, а тем, что скрыла от Толика сам факт позирования. Но любопытство взяло верх, и Толик пошел в мастерскую взглянуть на результат. И застал там барабанщика, грустно сидящего в позе роденовского мыслителя посреди десятка скульптурных изображений его бывшей жены.
Вообще Света была девушкой раскованной и без комплексов. Выходя из коммунальной кухни, Света выключала свет, несмотря на остающихся там старушек-соседок. На мой вопрос, она легко и незлобливо отвечала: “А я их за людей не считаю!”. Когда брат Толика пришел со своей женой, дамой самых честных правил, знакомиться со своей будущей невесткой – Светой, Света вышла им на встречу в общий коммунальный коридор из ванной с полотенцем на плече и обнаженной грудью (надо отдать должное, немалого размера). Можете себе представить лицо жены брата! Я там в тот момент не был, но ее лицо представить могу.
У Светы была близкая подруга – Люся. Вообще-то ее звали Люда Каретина, но к имени Люся она привыкла и охотно на него отзывалась. Люся была веселой оторвой с хорошей фигуркой и запросто могла в компании исполнить стриптиз на столе после соответствующей дозы выпивки. Люся еще засветится в нашей среднеазиатской эпопее, а пока я вспомнил, как они хипповали со Светой в Геленджике, куда Толик их взял с собой за компанию охранять виноградники. Вообще-то охранял виноградники Толик с собакой-овчаркой, а Света и Люся загорали на пляже в широкополых соломенных шляпах. Конечно, эта сладкая парочка привлекала внимание местных ловеласов. Девушки охотно заводили беседу с молодыми людьми, мило им улыбались, делали авансы, а потом вдруг одновременно снимали свои шляпы и начинали томно ими обмахиваться, демонстрируя ошеломленным ухажерам свои наголо остриженные головы. И ухажеры растворялись в жарком мареве черноморского пляжа.
Как-то мы сорвались веселой компанией на наше любимое место отдыха – песчаный карьер в Безлюдовке.
Безлюдовка – это потрясающее место, о котором стоит сказать особо. Огромное озеро, чистая сине-зеленая вода из родников, песчаное дно, резко уходящее в глубину, на одном берегу деревня, кладбище на холме, на другом - сосновый лес и песчаные барханы, намытые земснарядом. Земснаряды, трубы к ним на огромных железных поплавках, трансформаторные будки в сочетании с барханами создавали какой-то сюрреалистический пейзаж. А главное – ощущение воли, возможности валять дурака по полной программе. Чем мы, собственно говоря, там и занимались.
Открыл Безлюдовку для меня мой товарищ Володя Гнездилов. А ему о ней рассказал его знакомый, который, похоже, был первооткрывателем. Трудно поверить, но в таком прекрасном месте, да еще и возле деревни, в двадцати минутах езды от города, в те времена практически никого не было. Мы загорали голыми в воскресные дни, устраивали сумасшедшие заплывы на несколько километров по периметру озера, а вокруг – ни души. Разве что забредут какие-либо местные, попросят кружку из-под пива, а потом вернут ее до краев наполненной самогоном. Не выливать же! Как я тогда прыгал с откоса в воду, перелетая через узкий пляж! Протрезвев, попытался повторить и ужаснулся.
У Володи был даже свой личный пляж – на откосе в песке были вырыты метровые буквы “Вовкин пляж”. Потом на этом пляже стали появляться знакомые Вовки, мои знакомые, потом знакомые знакомых и пошло и поехало. Через пару лет туда стали приезжать толпы народу. По крайней мере, Володя мог чувствовать себя Колумбом.
Вовка был вообще большой приколист и бабник. Когда они с первой женой получили двухкомнатную квартиру, Вовка занялся ее ремонтом. Ну а какая свободная квартира без выпивки и женщин. Но один раз с женщинами вышел перебор. В том смысле, что одна уже была в квартире с Вовкой, а вторая (жена) стояла под дверью и яростно нажимала кнопку звонка. Вовка принял единственно правильное решение – выгнал пьяную подругу на балкон и запер ее там, велев сидеть тихо, а сам не спеша открыл дверь разъяренной жене. На вопрос жены о причине столь длительной задержки с открытием двери Вовка простодушно ответил: “Спал. Не слышал”. Недоверчивая жена рысью пробежалась по квартире и, не найдя ничего предосудительного, заявила: “Ну, хватит на сегодня работать, поехали домой!”. Вовка не стал перечить и покорно последовал за законной супругой. А жили они у родителей жены где-то в часе езды от новой квартиры.
По приезду домой Вовка взялся вынести мусорное ведро, что уже само по себе должно было насторожить жену. Но не насторожило. Ведро было спрятано в кустах, а Вовка помчался спасать подругу. И застал такую картину – все еще пьяная подруга вся в слезах на балконе, но почему-то уже на балконе соседней квартиры, внизу случайные зрители и наряд милиции, подъехавший на “бобике”. Оказывается, подруга решила, что ее нагло забыли, и решила спрыгнуть с балкона второго этажа. Для начала она сбросила вниз свои туфли, но тут же испугалась прыгать сама и решила перелезть на соседний балкон и там попроситься на волю. Но перепуганные соседи решили, что к ним лезут воры, и вызвали милицию. Вовка кое-как замял скандал, пообещав капитану милиции явиться назавтра в отделение с объяснительной в виде двух бутылок коньяка, и помчался назад. Дома жена совершенно нахальным образом (нет бы радоваться – муж в кои веки мусор вынес!) спросила: “И где это ты пропадал больше двух часов?”. На что Вовка удивленно ответил: “Как где? Во дворе, сидел, курил, много думал”. “Неправда, я выходила и тебя звала!” - “Да слышал я, но не хотел кричать в ответ, народ будить”.
В другой раз инициатором поиска приключений выступал уже я. Мы отметили с женами Международный женский день в гостях и стали собираться по домам. Поймали такси, но по назначению не попали. Женам захотелось посплетничать и они высадились у отремонтированной Вовкой квартиры (той самой), а нас отправили ночевать в пустующую в тот момент квартиру Вовкиных родителей. Но свежий весенний ветер упруго и нахально дул в лицо через открытое окно такси, наполняя легкие пьянящим воздухом свободы, и вечер так банально закончиться не мог. Мы рванули на другой конец города, где жила в общежитии моя крымская подружка Марина – стройная и смуглая девушка, спортсменка и просто красавица, студентка того же вуза, где я работал МНС-ом. Район я тот не знал, знал только название общежития. Во мраке весенней ночи мы наткнулись на группу не менее пьяных студентов, идущих именно в то общежитие, и, замешавшись в толпе, мы проникли внутрь мимо бдительной вахтерши. Перебудив пол-общежития, мы таки разыскали Марину и, дав ей на сборы пять минут, пошли выбираться наружу. И заблудились, да вдобавок еще и вляпались в краску на свежевыкрашенном полу. На дикий визг прибежавшей вахтерши Вовка, выпучив глаза, монотонно отвечал: “Них ферштейн. Мы инопланетяне”. Марина спустилась к нам по пожарной лестнице. Вовка деликатно оставил нас вдвоем в квартире своих родителей, а сам поехал ночевать к родителям жены.
…Итак, как-то мы сорвались веселой компанией на наше любимое место отдыха – песчаный карьер в Безлюдовке. Но сначала компания долго искала меня в новом спальном районе, где у меня была новая кооперативная трехкомнатная квартира. Жена с сыном отдыхали на море, а я ремонтировал квартиру.
Эти ремонты меня преследуют всю жизнь. В эту квартиру я въехал одним из первых в доме. Как-то в два часа ночи я жутко уставший вышел на балкон глотнуть свежего воздуха. С высоты одиннадцатого этажа в свете полной луны я наблюдал безлюдный пейзаж, состоящий из скелетов строящихся домов и антрацитовой поблескивающей грязи. И тут я заметил парочку - мужчину и женщину, крадущуюся с огромными сумками к горе облицовочной плитки. Набив сумки, они растворились во тьме ночи. Куда только делась моя усталость! Я мигом сбежал вниз и быстро перебросал оставшуюся плитку на несколько метров в сторону. Так же бегом взбежал на свой одиннадцатый этаж и стал ждать. Наконец-то вернулась сладкая парочка и застыла недоуменно на месте, где каких-то двадцать минут назад лежала бесхозная плитка. Выждав необходимую паузу, я заорал настолько строгим голосом, на какой был вообще способен: “Руки прочь от народного добра!”. Для них это был голос с неба. Халявщики бросились врассыпную, а я отправился спать, чувствуя, что день прожит не зря. Мне не жалко было плитки, это был исключительно театральный акт.
В последних числах августа, перед самым окончанием институтского отпуска я в своей квартире пил холодное пиво, очумевший от жары, от запаха краски, от усталости, но гордый своей силой воли, которая позволила мне пожертвовать отдыхом на море ради ремонта. Фоном работал телевизор. Шел какой-то абсолютно бездарный фильм, и вдруг запел тогдашний любимец женщин Юрий Антонов: “Море, море, мир бездонный….”. И я мгновенно, абсолютно явственно, вплоть до запаха, вкуса, ощущений, представил, как я прыгаю головой вниз с волнореза и проваливаюсь в эту прохладу соленой морской воды и медленно погружаюсь на дно, испытывая наслаждения всеми клетками, всеми порами тела. Вечером я уже летел в Крым, плюнув на ремонт, на пары, которые я должен был проводить, на силу воли и на все остальное. Море, море!!! Буду умирать – поползу, как краб, в его направлении…
Да, так вот, о Безлюдовке. Жил я в доме номер 1 по улице Асхарова. А еще там были дома 1А, 1Б, 1В…. (ну вы знаете, как нумеруют дома в новых районах). А улица сначала называлась Ахсарова в честь какого-то героя какой-то войны. Потом выяснилась, что фамилия героя переврана, и пришлось не только менять таблички, но и прописывать заново всех жителей. Веселуха. Мой безбуквенный дом был последним в ряду домов под номером 1. Друг мой Толик со товарищи (в основном женского полу) решили на всякий случай посетить все дома. И во всех домах они закрывали пальцем дверной глазок на квартире с соответствующим номером и звонили в дверь. Я думаю, жителям понравилось. Наконец, они добрались до меня, и мы рванули на карьер.
Жара, глубокая вода, песчаные барханы, сосны и безумная компания. На барханах мы разыгрывали сцены из боевиков. Кто-нибудь взбирался наверх на тридцатиметровую высоту, снизу “стреляли” и “убитый” летел вниз, картинно кувыркаясь на песчаном откосе. В некоторых местах барханы вплотную подходили к воде, и мы бежали к ней сверху гигантскими, затяжными прыжками. Ребята, в основном, молча, девчонки – с оглушительным визгом. Последний прыжок был в воду – “щучкой” или “солдатиком” – кто как умел.
После карьера поехали ко мне. Пили “Посольскую” водку, какое-то вино, танцевали до потери пульса. Толик по обыкновению уговорил всех женщин раздеться до пояса (в том числе и будущую жену Свету), и вечеринка под утро приобрела эротический оттенок. Проснулся я рядом с Люсей Каретиной. Голова… ну в общем, нет смысла описывать знакомое всем состояние похмельного синдрома после бессонной ночи. Я собрал всех в охапку и пошел провожать на троллейбусную остановку. Троллейбус долго не отправлялся, стоял с открытыми дверями. Толик, видя мой очумелый вид, пожалел меня: “Саша, иди уже спать”. На что я стал пытаться силой закрыть двери троллейбуса, приговаривая при этом: “Я хочу убедиться, что вы точно уехали и не вернетесь”…
В другой раз группа “Толик и девушки” настигла меня в квартире родителей. Толик позвонил и предложил мне пойти покататься в парк на скейте. Толик оказался не один, а в компании своей знакомой переводчицы и пышногрудой блондинки с ее другом индусом. Таким интернациональным составом мы и отправились осваивать роликовую доску. Первый мой опыт оказался, мягко говоря, не очень успешным. Я стал случайно на край доски и больно растянулся прямо на Сумской улице. Потом было лучше.
Возвращаясь назад, мы не могли пройти мимо квартиры моих родителей, благо в ней никого не было. Сначала мы пили водку с абрикосовым соком. Названия “отвертка” тогда еще не было, но напиток существовал. Потом танцевали на кухне, заставленной по краям свеже-закрытыми соками. У бабушки был сад, где росло много абрикос и груш. Там еще есть груша, посаженная моим дедом в день моего рождения. На этой груше привито несколько разных сортов. Наверно, поэтому я не могу сосредоточиться в жизни на одном деле. Дом бабушки и деда по адресу Крутогорский переулок, 14 уже давно продан чужим людям, но всегда, когда я случайно оказываюсь там (а это случается все реже и реже) я всегда с сердечным трепетом смотрю через забор на “мою грушу” и мысленно говорю ей “Стоишь еще? Еще стройная? Значит живем…”
Было лето, было жарко, в том числе и от выпитого. Толик уговорил всех раздеться до пояса. Собственно, никто себя долго уговаривать не заставлял, одетым остался только индус. Я часто танцевал медленные танцы с понравившейся мне полногрудой подружкой индуса, прижимая ее разгоряченное, потное тело, а бедный индус, на которого никто не обращал внимания, тихо страдал. Танцы закончились, когда кто-то из девчонок случайно разбил трехлитровую банку с соком. Липкий сок разлился по полу. Пришлось включить свет и начать уборку. Чем и занялись девушки, даже и не подумав одеться. Обнаженные по пояс девушки, моющие тряпками полы, выглядели очень сексуально. После этого подружка индуса пошла в ванную, а через некоторое время позвала меня. Увидев ее совершенно обнаженную в ванной, я никак не ожидал, что ее лишь интересовало, где взять полотенце. Но это было именно так. Сколько лет жизни стоил этот вечер полит-корректному индусу, история умалчивает. Но я не думаю, что он стал лучшего мнения о славянах и их национальных традициях.
Ну и конечно описание окружения Толика и Светы было бы неполным без описания Пети Костина. Кто такой Петя Костин? Художник и страстный любитель женщин. Последнее давалось ему без особого труда, так как был он красавцем-мужчиной – высокий, с кучерявой шевелюрой и усами. В Вильнюсе у него была жена, тоже художница, тоже красавица. Когда они поженились, то договорились с подачи Пети, что они совершенно свободны в сексуальном плане, но при этом не должны ничего друг от друга скрывать. Не знаю, как жена, но Петя Костя свою сексуальную свободу реализовывал, в частности, во время своих визитов в родной Харьков, где его всегда окружали молоденькие и симпатичные подружки. Жене со временем ее сексуальная свобода поднадоела, а раз так, то и делиться с Петей ей уже было нечем. И это стало всерьез волновать Петю, так как он начал подозревать, что жена что-то от него скрывает. Когда Толик приехал к Пете в гости в Вильнюс, Петя в лучших традициях северных народов предложил Толику переспать с его женой. Нельзя сказать, что Толик был очень стеснительным, но это предложение было для него, мягко говоря, неожиданным. Но Петя, как истинный художник, обставил все так красиво, что вечер закончился сексом втроем. Само собой, когда Петя приехал в гости к Толику и его второй молодой жене Оле, дело закончилось тем же. Но это совсем другая история.
В Харькове Петя как-то познакомился с неким Валерой, которого тут же окрестил супер-Валерой. Дело в том, что в те застойные годы, когда считалось, что “секса у нас нет”, супер-Валера практиковал своеобразную форму свинга. Он приводил домой девушку для себя и парня для жены. Петя Костин показался ему вполне достойной кандидатурой, да и Петя был не против приобрести новый опыт на своем любимом поприще. Но случился казус. Пете гораздо больше понравилась не жена Валеры, а девушка, которую Валера пригласил для себя. И Петя увел ее с собой в комнату, оставив супер-Валеру (о, ужас!) с собственной женой. Валера после этого крепко обиделся на Петю, а Петя низверг Валеру с пьедестала, заявив “Это не супер-Валера, а гавно!”.
Я пересекся с Петей всего один раз. Это было на старый Новый год. Моя первая жена собрала на нашей новой квартире большущую компанию со своей работы, а мне ну никак не хотелось разделять стол с людьми, которых я, с одной стороны, не знал, но которые были для меня абсолютно предсказуемы. Пьянка, пошлые анекдоты… В этом, все компании, в которых любила бывать моя первая жена, мало отличались. Да и отношения наши к тому моменту уже мало походили на нежные.
В общем, ноги сами занесли меня к Толику, где я застал теплую компанию в составе Толика, Светы, Люси Каретиной, Пети Костина и пары его подружек. Через некоторое время дамам захотелось сменить обстановку и было принято решение ехать ко мне. Из еды оставался только торт, который и был взят с собой. Торт несла какая-то из девчонок, а остальные, очевидно, испытывали некоторый дискомфорт, направляясь в гости с пустыми руками. В результате по дороге были подобраны штук пять елок, уже выброшенных их прежними хозяевами на улицу. Со всем этим мы влезли в полный народу троллейбус и поехали ко мне.
Дома мы застали предельно пьяную компанию, которая в порыве танца упоенно пинала ногами мой любимый магнитофон. Как ни странно, он прекрасно служит мне до сих пор, спустя много лет. Впрочем, ничего странного нет. Он – чистокровный японец. Так как к примерно тридцати имеющимся гостям, добавилось еще нас семеро, места в трехкомнатной квартире стало катастрофически не хватать. Частично вопрос перенаселенности был решен Петей, который всех “наших” девушек усадил на шкафы. Оттуда они и взирали на общее веселье, боясь спрыгнуть вниз. Окончилось веселье не очень красиво, пьяной разборкой, в которой я был одним из основных действующих лиц, вспоминать мне об этом неприятно, поэтому и не буду. Когда на следующее утро я зашел к Толику, то застал следующую картину: Света и Люся сидели на антресолях-палатях, прикрываясь руками, а Петя Костя с победным видом вышагивал по комнате, размахивая над головой их нижним бельем и очень убедительно заявляя: “Я художник! Я должен видеть ваши обнаженные тела!”…
Отступление оказалось достаточно длинным и грозит стать бесконечным. Поэтому на этом я остановлюсь и вернусь к основной теме повествования – нашей поездке в Туркмению.
Наши люди в Средней Азии
Утром мы собрали вещи, благо их было совсем немного, и поехали в аэропорт. Билеты до Ашхабада мы взяли без проблем, но до отлета оставалось еще пять часов. Возвращаться домой мы не стали и поехали купаться на Безлюдовский карьер, который был в десяти минутах езды и двадцати ходьбы от аэропорта.
Перелет помню плохо. Помню, что летели четыре часа, что летели над Каспийским морем, практически скрытым под панцирем из облаков, что кормили нас жареной курицей. Остальные детали стерлись. Приземлились мы в Ашхабаде уже практически ночью. Помню, что меня удивили люди, спавшие на привокзальной площади, в сквериках прямо на земле, на расстеленных подстилках. Причем, это были явно не бомжи, а пассажиры, ждущие своего рейса. Мы взяли такси и поехали на железнодорожный вокзал. Здесь Толик, увлекавшийся в то время йогой, встретил восходящее среднеазиатское солнце в позе “подмассана”. Я хорошо помню эту картинку – Толик, сидящий в позе йога на невысоком каменном заборе и вылезающее из-за горизонта с бешеной скоростью солнце. Вылезло, и вмиг ночная прохлада сменилась сорокоградусной жарой.
Толик ткнул наугад пальцем в карту поближе к афганской границе и прочитал: “Душак. Мы едем в Душак”. Об этом нашем намерении он и сообщил кассирше в привокзальной кассе. Та молча выдала нам билеты, и мы пошли встречать поезд. Среднеазиатский поезд отличается от нашего примерно также, как туркмен отличается от европейца. Во-первых, поезд ходит по одноколейной дороге. Экономия рельсов оборачивается потерей времени, приходится ждать встречный на разъездах. А куда спешить в пустыне? Во-вторых, в туркменском поезде войти в вагон можно как через дверь, так и через огромные, постоянно открытые по случаю жары окна. По крайней мере я, не пожелав толкаться у двери, вошел в поезд через окно.
За окном проплывала пустыня, усеянная редкими колючками. На горизонте пустыню, плоскую как стол, завершали зубцы гор, как будто нарисованные на полотне обесцвеченного неба. Это были афганские горы, но в то время слово Афганистан нам еще ни о чем не говорило – ни о хорошем, ни о плохом. Иногда унылый ландшафт “оживляли” колючие четырехугольники зон для заключенных.
Нашими соседями по купе были веселые студенты, ехавшие куда-то грызть гранит науки. На их вопрос “А вы куда едите?”, мы ответили … Не помню как, но соврали, почувствовав себя при этом Остапом Бендером из “Золотого теленка”. Просто путешествовать без группы и экскурсовода, да еще приграничной зоне, в те времена было как-то не принято.
Вот и цель нашей поездки – Душак. Мы выпрыгнули из поезда и сразу почувствовали неладное. По обе стороны состава через каждые десять метров стояли автоматчики. Тут же нас и повязал ближайший из них. “А что мы тут делаем? ”, - участливо спросил он у нас голосом, не предвещавшим ничего хорошего. “У нас билеты до Душака”, - ответил Толик, протягивая билеты пограничнику. “Да?” – ответил тот, - “А до Теджена не хотите?”. Через некоторое время выяснилось, что Душак – закрытый городок и выходить здесь позволено только местным, а кассирша-сволочь, не сказав ни слова, просто продала нам билеты до ближайшего “разрешенного” города. “Шутка” кассирши дорого обошлась бы нам, особенно учитывая неопределенную цель нашей поездки, но на наше счастье пограничник оказался нашим земляком, с Украины. Мы успели вскочить в отъезжающий поезд, чем немало удивили наших и без того озадаченных попутчиков-студентов. Теджен, так Теджен. Какая к черту разница!
Теджен встретил нас одноэтажными домами, чахлыми деревьями, увешанными гирляндами из хлопка, который здесь просто летал в воздухе, и мирно пасущимися на улицах верблюдами. Общий цвет окружающего пейзажа был пыльно-бледно-бело-зеленым. Мы поселились в местной гостинице, в которой было то ли два, то ли три этажа (небоскреб, однако!) и отправились на восточный базар.
Толик первым делом напоил меня кумысом. Вкуса не помню, но пошло нормально. На базаре была масса фруктов и приветливых продавцов. Толик привычно торговался, сбивая цену чуть ли не в два раза. Это особенность местных базаров. Кроме того, туркмены считают в уме, как бы это помягче выразиться, не очень хорошо. Поэтому во всех кафе, например, они, чтобы себя не обидеть, значительно завышают цену, округляя ее в большую сторону. Однако, если начать возмущаться, то, благодаря их неуверенности, вполне можно сбить цену и ниже реальной. Мы долго торговались по поводу прекрасного винограда с одной из продавщиц. Но Толик вдруг передумал, и мы купили огромную дыню. Есть мы ее уселись на веранде чайханы. Дыня была сочной и сладкой как мед. И очень сытной, так что уже на середине дыни пот струился с нас градом, и мы разделись до пояса. Наши херсонские дыни со среднеазиатскими и рядом не лежали. С другого конца базара нам, широко улыбаясь, помахивала не купленной гроздью винограда кокетливая туркменка.
Подкрепившись, мы решили заняться делом. Но фотонабор с самого начала откровенно не заладился. Довольно быстро выяснилось, что незадолго до нас район уже “прочесали” предприимчивые кавказские джигиты. В результате наш улов был просто мизерным. Мы по инерции еще обошли ряд дворов с непременными лежанками, поднятыми на сваях над землей, укрытыми коврами и подушками и задрапированными марлей или сетками от комаров. Люди в Туркмении днем в жару не работают. Сиесту они проводят, забравшись на эти лежанки. А вокруг по двору бегает масса голопузых детей. Заботы с детьми у туркменов до первой девочки в семье. Дальше уже старшая дочь ухаживает за младшими детьми. Во многих дворах лежали красивые ковры ручной работы из грубой верблюжей шерсти – на продажу. Их тут же, прямо во дворе и изготавливали.
Поняв бесперспективность наших усилий, мы решили вернуться в гостиницу и спросили дорогу возле одного из дворов. Оказалось, что непременным условием оказания такой услуги является приглашение в дом на чашку чаю. В огромной комнате не было ничего, кроме ковра на полу и буфетов с массой чайников у одной из стен. На ковре кругом сидели мужчины, пили зеленый чай, ели дыни и кукурузу и вели неспешную беседу “за жизнь”. А раскрепощенные женщины Востока сновали с пустыми и полными чайниками на кухню и обратно. Сидеть им вместе с мужчинами, а, тем более, принимать участие в мужской беседе, как мы поняли, не полагалось. После того, как мы выпили штук десять чашек чая и рассказали, кто мы, откуда и как мы там вообще выживаем зимой, нас отпустили, указав искомое направление.
В гостинице у нас проснулся аппетит, и я спустился вниз, в гостиничное кафе. Там я застал вдребезги пьяную компанию человек из десяти, которая заказала по бутылке пива и по стакану сметаны на нос. Судя по составу меню, компания была озабочена поднятием своего сексуального тонуса. То есть они двигались по стандартному сценарию – водка, потом бабы, которые некрасивыми после водки не бывают. Пиво пошло на ура, а про сметану они просто забыли. Компания уже вываливалась на улицу, когда подошла моя очередь. Шустрый малый из кафе уже хотел “сэкономить” поднос со сметаной, убрать его назад, но я уверенно остановил его: “Куда?!”. “А вы с ними?”, - промямлил он. “Канешно, дарагой!”, - ответил я и пошел кормить Толика шаровой сметаной. Вечером мы решили уехать из славного города Теджена и двинуться дальше – в Мары.
Мары – это областной центр, чуть ли не самый южный городок в бывшем Союзе. Южнее только Кушка. Такими я по фильмам представлял себе небольшие южные американские городки. Прямые широкие улицы с небольшими белыми домами и пальмами вдоль дороги. Кстати, когда я через год “по наводке Юрия Антонова” умчался на море в Сочи, я познакомился на пляже с двумя симпатичными сестричками, которые оказались родом из Мары, а на море заехали перед поступлением в институт кинематографии в Москве. Вот такие вот совпадения.
Мест в местной гостинице, как ни странно, не оказалось, и нам посоветовали поискать счастья в гостинице для спортсменов на местном стадионе. Спортивная гостиница представляла собой одноэтажные бараки с постоянно открытыми на улицу дверями, а спортсмены состояли сплошь из подозрительного вида личностей, больше смахивающих на наркоторговцев или на их клиентов. Кстати, когда однажды в Харьков приехал знакомый моей кумы Танечки Сумец, грузин из Бакуриани, и поселился на пару дней у меня, так как в харьковских гостиницах тогда существовало негласное правило “черных не селить”, то первый вопрос, который он задал мне со своим специфическим акцентом, был: “А гдэ тут у вас можно сбыть крупную партию наркотиков?”. Я понимаю теперь, что он просто “колотил понты”, хотел произвести на меня впечатление своей крутизной, но можете представить себе мои ощущения. Дело было в застойные годы, когда наркотиков у нас не было по определению, так же, как и пресловутого секса.
Мы подошли к единственной девушке, не внушавшей больших подозрений, и спросили: “А где администратор?”. “Вам что переночевать надо?”, - спросила девушка, - “Да вон пустые кровати, занимайте”. Таким образом, формальности при поселении в “гостиницу” были сведены до минимума. Как-то через пару дней вечером появился-таки какой-то пьяный хмырь, который назвался хозяином и стал требовать денег за проживание. Но так как в его голосе не было слышно уверенности, Толик нахально заявил, глядя ему в глаза, - “А мы уже платили”. “Когда?”, - на всякий случай переспросил “хозяин”. - “Позавчера”. - “Ну, дайте хоть рубль!”, - уже смиренно попросил хмырь. Рубль мы ему дали, и это была вся плата за наше четырехдневное проживание.
Ни разу не видел, чтобы по стадиону, не территории которого мы жили, кто-то бегал. Да и какому умному человеку придет мысль не то что заниматься спортом а, вообще, вылезти под палящее солнце в сорокаградусную жару. Умному, конечно, не придет, а вот мне пришла мысль позагорать на футбольном поле. Я, вообще, любил быть загоревшим. Зимой я белел и поправлялся, а летом чернел и высушивался. В последнем состоянии я чувствовал себя гораздо комфортнее. Если зимой при росте 182 см я мог весить до 86 килограмм (особенно когда ходил “качаться” в зал штанги и литрами поглощал молоко), то летом мой вес естественным образом опускался до 76 - 74 килограмм. Единственный дискомфорт, который я при этом испытывал – это то, что я замерзал, совершая долгие заплывы в море, даже при достаточно теплой воде (22 – 24 градуса). Но хватит цифр. Итак, я решил, что среднеазиатский загар мне не повредит. Я взял полное ведро воды и вышел на поляну стадиона. Пролежал я минуты три. После этого вылил на себя полведра воды. Еще через три минуты я вылил на себя оставшуюся половину и позорно бежал с поля (чуть было не добавил “боя”). Несложный подсчет показывает, что для того, чтобы позагорать часа три (как на море), необходимо 30 ведер воды. Сказал, что хватит цифр, а сам… Это во мне говорит преподаватель математики. Кстати, местные старики-аксакалы ходят в самую жару в теплых байковых халатах.
По вечерам мы с Толиком устраивали безумное чаепитие. Почему безумное? Да потому, что мы выпивали вдвоем на ночь полный трехлитровый чайник зеленого чая (без сахара). И при этом спокойно спали до утра без всяких позывов к вставанию. Вся поглощенная жидкость мгновенно испарялась через поры. В этом и состоял народный секрет лечения почек. Для меня, как я понимаю, это была профилактика. Хотя, учитывая ассортимент поглощаемых мною до и после этой поездки напитков, мне, скорее, нужна была бы профилактика для печени. Чай казался нам очень вкусным. Дома я пью только черный чай с сахаром и лимоном. Но дома не так жарко.
Питались мы в основном овощами и фруктами, лишь пару раз отведав для разнообразия шашлык из барашка в местной харчевне. Как-то мы купили на улице арбуз. Очень хотелось поскорее с ним разделаться, а ножа у нас не было. У нас вообще ничего с собой не было. Путешествовали мы исключительно налегке. Из своих вещей я помню только пресловутые “одну рубашку и одни брюки”. Наверно, все же было что-то еще, но, наверняка, очень мало. Итак, нужно было что-то срочно делать с арбузом. Я предлагал попросить у кого-нибудь нож, но Толика простые решения не устаивали. Он вспомнил, что когда-то занимался каратэ, и убедил меня, что разобьет арбуз ребром ладони, и брызг не будет. Мы нашли подходящую лавочку напротив какого-то двора, я крепко держал арбуз, а Толик занес руку для разящего удара, видимо представляя, что перед ним кирпич. “Ты уверен?”, - на всякий случай переспросил я. “Абсолютно!”, - ответил Толик и рубанул ребром ладони по арбузу… Ну что вам сказать? Брызг не было разве что непосредственно под лавочкой. Вся лавка в арбузе, я в арбузе, Толик в арбузе, забор тоже в арбузе (как тут не вспомнить старый анекдот “И тут выхожу я в белом фраке!”). Тут же выскочил взбешенный хозяин и начал кричать, что мы испортили ему лавку и забор. Пришлось нам ретироваться, на ходу поедая то, что осталось от арбуза. Купались мы под ближайшей водной колонкой.
Надо сказать, что мы умудрились искупаться даже в местной речушке, несущей с большой скоростью желтые воды свои по узкому руслу. Правда, у нас хватило ума не нырять в такой воде.
Кстати, вспомнил наше студенческое развлечение на Ворскле, реке с таким же быстрым течением в местах сужения русла, но с гораздо более чистой водой. Ворскла очень извилиста, и некоторые пляжики расположены на вдающихся в реку поворотах. Справа и слева река скрыта от взглядов кустами. Так вот, мы (человек пять - десять) входили в воду выше по течению, перед поворотом ныряли, снимали под водой плавки и всплывали перед самым пляжем голыми филейными частями вверх. В результате отдыхающие могли лицезреть голые зады, выплывающие гордой стаей из-за поворота и плывущие вниз по реке. Выныривали мы только уже за поворотом, когда нас не было видно. Шутка, конечно, была грубоватая, но вполне в духе студенчества. Больше всего удовольствия получал, конечно же, “наблюдающий за наблюдающими” – наш человек на подопытном пляже.
Передвигались мы по городу Мары перебежками от одного автомата с газировкой до следующего аналогичного автомата. Особенно страдал от жажды я - прирожденный водохлеб. Иногда, не выдерживая, стучались в дверь какой-нибудь квартиры, и сердобольные люди, не понаслышке знающие, что такое местная жара, выносили нам ледяную волу из холодильника, иногда – в хрустальных бокалах.
Через пару дней мы съездили в город Иелотань. Там по сведениям Толика был хороший универмаг, где можно было купить модный в то время вельвет и всякое другое барахло на продажу. Просто Толик решил, что с фотонабором у нас дохлый номер, и решил таким образом “отбить” деньги на дорогу. Сейчас это называется торговлей, “челночеством”, а в то время называлось грозным словом “спекуляция”, не сулившим ничего хорошего.
На автобусном вокзале в Иелотани вовсю работал заезжий лоходром – лотерея. На огромной доске были расчерчены пронумерованные клетки, на которых стояли потенциальные выигрыши – от пластмассовой мыльницы до переносного магнитофона. Рядом с хозяевами стоял огромный полиэтиленовый мешок доверху набитый рублями доверчивых аборигенов, никак не понимавшими, почему же все никак не выигрывается вожделенный магнитофон (“вот шайтан!”). Для нас это загадки не составляло, а предложить проверить, есть ли в непрозрачном барабане фишка с этим номером, мы не осмелились, учитывая количество и грозный вид “крышующих”. Поэтому мы направились прямиком в Универмаг. Там мы купили вельвет, какие-то китайские хлопчатобумажные брюки. Одни такие брюки я потом продал втридорога моей бывшей одногруппнице, некрасивой девушке, тайно влюбленной в меня. Мне до сих пор стыдно за этот поступок, так как она купила эти брюки скорее всего просто, чтобы угодить мне. Впрочем, мне стыдно гораздо больше за многие другие мои поступки, которые я стараюсь не вспоминать. Руководил процессом покупок Толик. Я, ничего тогда в этом не понимавший, просто брал то же, что и он.
Так мы добрели до отдела обуви, где решили взять несколько пар приглянувшихся босоножек – для жен и на продажу. И тут я заметил, что Толик взял три коробки с босоножками, а в нижнюю из них положил две пары. “Толик, что ты делаешь?”, - спросил я, - “Зачем нам проблемы?”. У нас уже был опыт общения с местными джигитами, когда в ответ на сомнение в его квалификации, часовщик выскочил из-за прилавка с перекошенным лицом и ножом в руке. “Спокойно, все будет нормально”, - ответил Толик и понес коробки к кассе. Кассирша открыла верхнюю коробку, открыла следующую и … не стала открывать последнюю. До сих пор не знаю, зачем это сделал Толик, а он об этом уже не помнит. Конечно, был определенный психологический расчет, кроме того, в случае чего можно было “прикинуться шлангом” – мол, сам удивляюсь, я не заглядывал в коробку, кто-то до меня положил и т.д. Но, я уже не говорю о том, что красть нехорошо, но стоимость этих несчастных босоножек никак не была соизмерима с долей риска, которой мы подвергались. Ведь в магазине была не только кассирша, но и охранники. Я думаю, что Толику просто в тот момент не хватало адреналина в крови. Хотя, я и за собой замечал – иногда точно знаешь, что этого делать нельзя, знаешь почему, а какая-то неведомая сила подталкивает тебя, и ты уже не можешь остановиться. Правда, иногда остановиться удается, часто просто в силу внешних обстоятельств, и, вспоминая эти ситуации, я благодарю бога, за то, что он не дал мне совершить роковой поступок. Так быть не должно, человек должен умом поверять свои действия, следовать в критических ситуациях раз и навсегда сформулированным для себя заповедям, а не балансировать все время на грани, уповая на волю случая. Эти заповеди не обязательно должны полностью совпадать с библейскими, например, "не убий, не укради" - безусловно, а вот “не возжелай жену ближнего” – по обстоятельствам. Главное, чтобы эти заповеди были непреложной аксиомой, и у человека не возникало даже мысли сделать что-либо вопреки, даже если он знает, что ему за это ничего не будет. Но,… кому дано, а кому нет.
Долгая дорога домой
В конце концов эта невыносимая жара меня просто…, скажем так, достала. И я поставил Толику ультиматум – завтра летим домой. Но на завтра билетов на Харьков не было. Ближайшей к Харькову точкой на карте, куда были билеты, был Симферополь. Это и предопределило наш дальнейший маршрут.
Рано утром мы взлетели на кукурузнике с какого-то комариного поля, и вскоре приземлились в Ашхабаде. У нас было еще добрых полдня до отлета в Симферополь, и мы пошли гулять по городу. По дороге мы пили безумно вкусный ашхабадский темный квас из уличных желтых бочек. Возможно именно этот квас и сыграл потом с нами злую шутку, а может быть съеденный на базаре арбуз с творогом вприкуску.
В аэропорт мы приехали в два часа дня, в самую жару. К раскаленному на солнце самолету было страшно даже подходить, не то что залезть внутрь. Но зов Родины пересилил. Уже через пару минут мы стали свидетелями, да что там свидетелями, участниками массового стриптиза. Офонаревший от жары народ начал с максимально возможной скоростью раздеваться до нижнего белья. И пребывал в таком виде до тех пор, пока самолет не набрал высоту, и в салоне не стало чуть попрохладнее.
Перелет помню плохо. Летели над двумя морями – Каспийским и Черным, но облака почти все время не давали что-нибудь увидеть внизу. В Симферополе мы оставили в камере хранения почти все дыни, которые везли домой для друзей и, прихватив парочку, поехали не в Харьков, а в Алушту. Приехать в Крым и не увидеть моря? Что мы больные какие? Как потом выяснилось, одну из наших дынь полностью выели изнутри охочие до восточных деликатесов симферопольские муравьи, подъедавшиеся в камере хранения.
Поздно вечером мы приехали в спортлагерь ХПИ в Малом Маяке. В отряде спасателей работал (отдыхал) тогда мой друг Юра Козьмин, а среди отдыхающих была подружка Толика Люся Каретина. Но вечером мы Люсю искать не стали, а побросав зачем-то дыни в море, прыгнули за ними с волнореза прямо в одежде. Хотите ощутить настоящий кайф от купания в море? Заедьте перед этим на недельку в Среднюю Азию.
Спали первую ночь в палатке спасателей прямо на набережной. На ночь Юра успел поведать нам душещипательную историю своей курортной любви. А дело было так. Друзья спасатели рассказали Юре, что среди пионервожатых в соседнем детском лагере есть эффектная девушка – кандидат в мастера спорта по гандболу. Но главное не это, а то, что она облачала свои привлекательные формы в желтый гипюровый купальник. Тот, кто помнит, что такое гипюр (такой материал, где дырочки занимают половину площади), не удивятся вспыхнувшему в душе у Юры светлому чувству заочной симпатии. Очное же знакомство состоялось не без помощи технических средств. Когда спасатели вычислили объект на пляже, Юре был выдан морской бинокль, а дежурный громко произнес в “матюгальник” : “Девушка в гипюровом купальнике, повернитесь к нам лицом, пожалуйста”. Это была любовь с первого взгляда, мощным аккордом которой стала ночь любви на крыше недостроенного эллинга. Но курортные романы быстротечны, и к нашему приезду Юра уже успел расстаться с объектом своих вожделений.
На следующее утро, продрав глаза, мы отправились с Толиком на поиски жилья. Под названием поселок Бондаренково скрывались всего семь или восемь одно- или двухэтажных домов, примыкающих к нашему спортлагерю и турбазе Карабах. Однако, жилье мы нашли довольно быстро и просто.
Поселили нас в просторной комнате с тремя кроватями, в которую в тот же день был подселен инженер из Москвы. В первый же день он куда-то ушел и вернулся совершенно восторженный. Правда, не от моря, которого он так и не увидел, а от обилия горячительных напитков в окрестных магазинах. В таком состоянии восторга он пребывал все три дня, которые мы были там. Восторгался он не один, а с компанией единомышленников. Я думаю, что плавки так и пролежали у него в чемодане весь отпуск. В комнату он заползал вечером, держась для равновесия за дверной косяк, падал в кровать и тут же засыпал. Однажды он так вошел в самый разгар любовного действия между Толиком и нашей соседкой, миловидной женщиной лет 30, которая жила с сыном в соседней комнате и по совместительству выполняла роль сиделки при больном Толике. Толик болел сильным расстройством желудка после ашхабадского кваса, что, однако, не мешало ему отвечать взаимностью сердобольной соседке. Так вот наш инженер вошел, сказал “Не обращайте на меня внимания, продолжайте” и прополз по стенке к своей кровати. В общем, душевный был человек.
Ровно через год я снова появился в Бондаренково, но уже с женой и с сыном. Я прямиком отправился к нашей хозяйке, но она, как назло не могла меня вспомнить. Я начал освежать ее память, заодно упомянув и восторженного инженера. И тут ее лицо просветлело: “А это тот, который умер!”. “Как умер?”, - опешил я. “Да от белой горячки”, - успокаивающе сообщила хозяйка. Да, умеют отдыхать на Руси!
Днем Толик валялся в кровати, я же, пользуясь тем, что мой организм лучше справлялся с коварной болезнью, плавал, нырял, учил сына соседки прыгать головой с волнореза, учил саму соседку целоваться. Впрочем, она это умела и без меня. Но я вскоре понял, что сердце ее занято Толиком, и так поцелуями и легкими ласками на пляже под полуденным жарким солнцем и ограничился.
Вечером мы сходили с соседкой за лекарствами для Толика, а потом я , отняв у друга последнюю рубашку (моя мне за неделю надоела), отправился в турбазу Карабах на танцы. Там я скучал некоторое время, пока ко мне не подошла симпатичная девушка крепкого телосложения и не пригласила меня на медленный танец. Я, как человек вежливый, не смог ей отказать, хотя танцевать мне не особо хотелось. Да и кто же на юге в те времена ходил на танцы танцевать! В зависимости от менталитета и уровня интеллекта целью посещения танцев являлось или “снять” приглянувшуюся девицу, или набить кому-нибудь морду. Второе меня не интересовало, следовательно, неизбежно оставался только первый вариант. Но он все же предполагал, что я выбираю, а не меня.
Через несколько медленных танцев, в ходе которых я сумел оценить упругость округлостей партнерши, я заметил на скамейке Юру, который усиленно мне подмигивал. Его подмигивания могли означать только то, что я стал жертвой девушки в желтом гипюровом купальнике, кандидата в мастера спорта по гандболу. Ее повышенный интерес ко мне я объясняю тем, что я в школе был второразрядником по тому же гандболу, и, возможно, доиграл бы и до первого разряда, если бы однажды на тренировке меня не воткнули в землю прямо большим пальцем правой руки. Видно, она почувствовала во мне родственную гандбольную душу.
Тут начались быстрые танцы, девушка никак не хотела расставаться со мной, а я совершенно честно заявил, что трезвый быстрые танцы не танцую. Студенческая привычка. Но девушка оказалась на удивление находчивой, быстренько метнулась к своему знакомому бармену в кафе и притащила две бутылки шампанского. Я внимательно пригляделся к ней (к девушке), и она показалась мне еще симпатичнее. Особенно после первой бутылки, которую мы выпили рядом в парке. Вторую мы спрятали в кустах и вернулись на танцплощадку.
Танцевалось мне уже лучше, но мысль о полной бутылке шампанского не давала мне полностью раскрепоститься и отдаться удовольствию танца. В конце концов я не выдержал и, заметив, что танцы будут и завтра, а продолжения банкета хочется прямо сейчас, предложил продолжить его на пляже. Что мы и сделали. Пляж был пустынным и после половины бутылки я решил, что просто пьянствовать - это свинство, и начал ее раздевать. Она сначала не сопротивлялась, но потом вдруг заявила, что хочет купаться. Купаться, так купаться, нам татарам все равно. В общем таинство любви свершилось прямо в разволновавшемся море (было где-то бала два), а продолжилось уже на суше.
И тут я вспомнил о бедном друге Толике, которому может быть даже стакан шампанского подать некому. Я тут развлекаюсь, а он страдает. Быстренько распрощавшись со своей пассией, я вернулся домой и огорошил Толика, когда стал я его отпаивать шаровым шампанским.
На следующее утро я лениво сидел на набережной над пляжем вместе со спасателями. Тут появился Вадик (мне кажется его звали именно так). Вадик был сыном профессора, но таланты имел другие. Портвейн “Приморский” и бабы занимали все его сознание и время. Отец, уставший от загулов отпрыска, каждый день давал ему денег и отправлял домой. Но Вадик доезжал только до Алушты, где на все деньги покупал свой любимый напиток, и утром возвращался назад. О “Приморском” портвейне он мог вдохновенно говорить часами, превознося до небес его вкусовые и целебные качества. Присев рядом в шезлонг, он сразу предложил мне “макнуть”. Мне стоило больших трудов объяснить ему, кто, по моему мнению, пьет по утрам портвейн. Смирившись с тем, что портвейн ему придется пить в одиночку, он начал хвастаться, что вчера со своей подружкой выполнял на пляже работу пограничников и может гарантировать, что больше на пляже никого не было.
С такой наглой ложью я смириться не мог, и сказал, что не только был на пляже не один, но меня даже поили за это шампанским. Черт тянул меня за язык! Я просто хотел осадить его хвастовство, и думал, что разговор останется между нами. Но минут через двадцать это оболтус вернулся с пляжа и сказал буквально следующее “Ты знаешь, я рассказал твою историю на пляже борцам, еще немного приукрасил от себя. Сказал, вот мол жизнь пошла, девушки сами мужиков шампанским поят, за то, что те их будут иметь. И тут вдруг поворачивается девушка, вся в слезах и говорит – А ты знаешь, что это была я! ”. Занавес. Зачем она это сказала – загадка для меня до сих пор.
“Только разборок с борцами нам еще не хватало!”, - бросил камень в мой огород присутствовавший при разговоре Юра.
На следующий день Толику стало легче. По этому случаю срочно были куплены несколько бутылок сухого вина, была выловлена в толпе отдыхающих Люся Каретина, был бескровно снят со своего спасательского поста Юра Козьмин и мы вчетвером отправились отмечать выздоровление Толика на пляж.
После вина душа захотела песен. Так как вино было грузинским (что-то типа “Киндзмараули”), то Толик предложил исполнить грузинскую хоровую песню. Но так как ни одной такой песни мы не знали, было решено слова придумать самим. Свою партию я помню до сих пор: “Цинандали, Гурджиани, хачапури, Хванчкара!”.
Примерно полчаса мы услаждали слух редких отдыхающих (прилично штормило и никто не купался) нашим многоголосным пением. Потом втроем (Юра вернулся на пост) отправились на камни любоваться штормом.
Море не на шутку разыгралось (было бала 3-4), и, несмотря на то, что мы сидели достаточно высоко нас то и дело обдавало брызгами. Очередная большая волна с ревом врывалась в узкий проход между двумя скалами, проносилась по крохотной бухточке и врезалась в берег, орошая нас соленой водой. И это было здорово, так как солнце палило вовсю и было очень жарко. Грузинское вино выходило через все поры капельками пота. Толик даже стал подтрунивать над моим вспотевшим телом и предлагать попробовать, какие у Люси сухие ноги. В то время еще не было телевизионной рекламы (точнее, не было никакой), в которой утверждалось, что мужчины потеют вдвое больше женщин, и Толик пребывал в неведении относительно этого научного факта.
Трогать Люсины ноги мне было как-то неудобно, так как я считал Люсю девушкой Толика. И, чтобы избавиться от соблазна, я пошел купаться. Выплыть в море оказалось несложно. Я дождался относительного затишья, забежал в бухточку (в штиль в ней было по пояс), проплыл к проему между скалами и очередной девятый вал сам подхватил меня и вынес через узкий проход в открытое море. А там уже была моя стихия. Я дожидался, пока волна поднимала меня наверх, добавлял ускорение и с гребня летел головой в середину следующей волны. Меня всегда поражала мощь волн. Вы пробовали в трех-четырехбальный шторм попасть под гребешок накатывающейся на берег волны? Дальше можно было только сгруппироваться и ждать, пока волна тебя отпустит, перестанет крутить в своем водовороте, смешивая с поднятыми со дна булыжниками. Единственное средство – это нырнуть внутрь ее и почувствовать, как сверху прокатывается курьерский поезд. В открытом море все проще.
Но как бы ни было упоительны эти морские качели, нужно было возвращаться на берег. Вот тут я и начал трезветь, понимая во что вляпался. Одно дело вылететь пулей на волне из бухточки, и совсем другое – влететь обратно, прямо на камни. Пришлось положиться на Толика. Он с берега видел, когда очередная здоровенная волна должна была смениться чередой более слабых, и дал мне отмашку. Я со всей скоростью, на какую был способен влетел в бухту и мертвой хваткой уцепился за камень, точнее забился в щель между двумя большими камнями и набрал воздуха. Очередная здоровенная волна накрыла меня с головой, но не оторвала от камней, и до следующей я уже успел выбраться на берег. Потом мой “подвиг” повторил Толик, да еще в ластах, что только осложнило ему возвращение на берег. Теперь уже отмашку давал я. Толику повезло меньше и он здорово ушибся ногой об камень.
Таких моментов в моей жизни, когда я ей рисковал, было достаточно, но, видно, мой ангел-хранитель меня берег. Однажды я переходил пути на железнодорожном вокзале Харькова. Тогда не было удобного пешеходного мостика, и почти все жители Холодной горы выходили на пути через дырку в заборе. Затем они пересекали пути для товарных поездов, потом для пассажирских и попадали на вокзал, а дальше – в город. И вот однажды я, воспользовавшись привычным маршрутом, вышел на пути и был вынужден пропускать товарный состав. Товарные составы обычно длиннючие – 70-80 вагонов, и ждать предстояло долго. Ну я и отключился, задумался о чем-то своем. И совершенно случайно, через просветы мелькавших передо мной вагонов, я увидел пару женщин, машущих мне руками. Я посмотрел в сторону… По пути, на котором я стоял, несся прямо на меня другой товарный состав. Звука его я не слышал из-за звука первого состава. Оставалось метров двадцать. Я спрыгнул с пути, даже не успев испугаться. Это потом меня догнали куча “Если”. Если бы я не заметил, как мне машут, если бы вообще там не оказалось этих женщин? Они спасли мне жизнь, а я от неожиданности только и промямлил беглое “спасибо” на ходу, пробегая дальше мимо них. Как я потом узнал, в этом месте регулярно гибли люди. Одного из них я даже знал – отец парня из нашей компании.
Другим везет меньше. В нашей холодногорской компании был незаменимый человек. Когда мы ездили на вылазки на речку, то он выполнял всю организаторскую, да и не только, работу. Мы валяли дурака, пили водку и вино, купались в реке, а он рубил дрова, разжигал костер, готовил еду. Он был чуть старше большинства из нас (нам в основном было по 18-19, а ему года 23-24). Очень спокойный парень, практически не пил и пользовался всеобщим авторитетом. И вот на свадьбе у своей младшей сестры, он, практически трезвый, поднимается по лестнице 16-этажки пешком (не захотел почему-то ехать на лифте), в пролете между 10-и и 11-м этажом наступает на брошенную кем-то у мусоропровода банановую корку и, падая, вылетает в окно, единственное в подъезде не прикрытое решеткой. Такая вот дикая, нелепая смерть молодого хорошего парня. Как после этого не верить в судьбу?
Холодная гора или небольшое отступление
На Холодной горе жили мои друзья детства, в связи с чем я однажды, выйдя к одному из них забрать свой магнитофон, вернулся через пятнадцать минут совершенно пьяный и без магнитофона. Не сложилось. Я их встретил на перекрестке, где они пили унесенный с релейного завода спирт.
Компания на Холодной была разношерстная. Вечером на детской площадке собиралось до сорока человек. Были и потомственные сявки, старшие братья которых жили напротив собственного дома, то есть в тюрьме через дорогу.
Любимыми развлечениями молодежи были игра в колечко (на поцелуи), забрасывание снежками милицейских машин с крутого склона над улицей Свердлова, остановка на ней трамваев путем выхода на пути в вывернутой наизнанку одежде и еще масса полезных и познавательных мероприятий.
Наша компания представляла собой срез общества в миниатюре. И, как и в большом обществе, разные слои не перемешивались, хотя и оказывали благотворное культурное влияние друг на друга. Те, кто были нормальными людьми, ими так и оставались, обогащая свой словарный запас исконно русскими выражениями, а сявота так и оставалась сявотой, хотя в нашей компании вела себя довольно прилично. Я не помню ни одной серьезной разборки среди своих. Там как-то очень сильным было понятие своего района. Живешь здесь, значит свой. Кроме того было сильно развито уважение к старшим. Старшими считались те, кто старше тебя на 2-3 года.
Как-то мы сидели на той же детской площадке и травили анекдоты. И в момент, когда в отдалении проходили "старшие" с девушками, мой друг Геша рассказывал какой-то смешной (в смысле матерный) анекдот. "Старшие" для порядка спросили "Кто здесь матюкается?" и Геша, уважавший закон джунлей, ответил "Никто здесь не матюкается". На этом инцидент был бы исчерпан, но Геша в то время работал после школы на релейном заводе и имел в своем лексиконе слово-паразит, которое он вставлял в свою речь через каждые два слова. А так как в предложении оказалось целых четыре слова, то слово-паразит пришлось как раз посредине. И было это слово "б[***]ь". В общем получил Геша по первое число, хотя в другой ситуации его никто бы не тронул (пять родных старших братьев что-то да значили). Но закон есть закон.
В другой раз Геша, исповедовавший в юности правило “Все в жизни нужно попробовать, хотя бы по одному разу” накурился на работе плана. При посадке в троллейбус он в силу нарушенной координации взялся не за вертикальный поручень, а за тонкую девичью ногу. Но, поняв свою ошибку и будучи человеком галантным, вежливо произнес: “О, б[***]ь, извините”. Я думаю, девушка оценила.
Любимым местом для наших вылазок была в то время Фигуровка. Так назывался спортивный лагерь Харьковского политехнического института на Северском донце. Донец в этом месте не широкий, метров 50 от силы. На берегу сосновый лес. Где-то час пешком по лесу от Чугуева, города в котором родился Репин и в котором на улицах вдоль дороги растут бесхозные абрикосы. А любили мы это место потому, что я и старший брат Геши Сержик (точнее предыдущий, всего старших братьев было пять) учились в ту пору в ХПИ. Вообще-то, Геша был Геной, а Сержик Сергеем, но такие вот варианты имен позволяли отличать их от всех других Ген и Сергеев нашего района. Причем никто их никогда иначе не называл (в том числе и в семье) и называть не будет.
Я также знаю одного дизайнера, которого все знакомые (а знакомых у таких людей сотни, они по своей профессии люди публичные), жена и дети называют только Тет и никак иначе. Тет – это Анатолий Анатольевич в сокращенном варианте. Эх, как мы гудели в его мастерской, когда я работал в рекламно-издательской фирме! До сих пор как вспомню, так вздрогну.
Однажды мы поехали в Фигуровку разнополой компанией человек в десять. Кто-то взял с собой спирт (я даже догадываюсь кто), а я взял спортивный велосипед. Зачем не помню, но это и неважно. Когда мы добрались до места (а ехать было два часа на электричке и час пешком) пошел дождь. У нас не было иного выхода, как укрыться под навесом на лодочной станции и начать пить припасенный спирт с виноградным соком. Сок – спирт - сок, без выдоха. Такая вот проверенная технология. Чтоб не обжечься.
На лодочной станции я за год до этого отдыхал вместе с Сержиком. Опытный Сержик сказал, что лучше места для отдыха во всем лагере нет. И не обманул. Когда весь лагерь спал, жизнь на лодочной станции только начиналась. Берег там крутой, и станция находилась глубоко внизу. Поэтому мы могли заказать радисту на всю ночь музыку, и над рекой лились песни Beatles или Led Zeppelin, а наверху ничего не было слышно. Вечер начинался с того, что возвращались гонцы за вином. Вино переправлялось на противоположный берег, где в одинокой палатке жил отшельником старший брат одной из институтских секретарш. А мы брали самую быструю лодку-двойку и ехали на колхозное поле вниз по течению воровать кукурузу. Потом часов в одиннадцать все собирались на противоположном берегу, варили кукурузу, а потом всю ночь пили вино, пели песни под гитары… А под утро, когда над рекой метра на три поднимался вверх туман, мы садились в лодки и устраивали безумное катание по реке с песнями и неожиданными столкновениями в тумане. В этом было нечто сюрреалистическое. Или языческое.
Днем же мы иногда брали штук шесть – семь лодок, отгоняли их вниз по течению и устраивали посреди реки кораблекрушения, переворачивая лодки всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Я вообще-то любил более спокойное занятие. Клал в лодку матрац и подушку и дрейфовал в ней вниз по течению, читая какую-нибудь книгу. Когда меня прибивало к берегу на повороте, я выгребал на середину и снова ложился на дно в буквальном смысле этого слова. Заплывал иногда километров за пять-десять. И возвращался уже в сумерках, в полной тишине, между огнями костров по берегам. Хорошо, что встречное течение было не сильным.
Так вот, пока мы пили спирт, дождь закончился. Купаться не хотелось, и как раз пригодился мой велосипед. Если на сцене висит ружье… Помню, что мы вытаскивали его наверх двадцатиметровой горки, а потом съезжали вниз по узкой тропинке на полной скорости. Весь фокус состоял в том, что внизу затормозить было негде, и, чтобы не нырнуть с разгону вводу, нужно было заложить крутой вираж и шлепнуться на бок. Только пьяным могла прийти в голову такая затея и только пьяные могли после этого уцелеть.
Потихоньку начало смеркаться. Мы стали собираться домой, и Сержик повел свою любимую собаку – эрдельтерьера мыть ноги. Делал он это, стоя на причале. А так как равновесие держал плохо, то при очередной попытке набрать воду, нырнул туда вниз головой, увлекая за собой собаку. Геша бросился спасать собаку и пытался вытащить ее, пока Сержик не вспомнил, что он вообще не умеет плавать. Пришлось первым вылавливать Сержика. Тут выяснилось, что Сержик нырнул в одежде, разве что галстук забыл надеть. Выход нашли с помощью сердобольных девушек из лагеря наверху, обеспечивших обходительному Сержику утюг и гладильную доску. Сержик был фанатичным книгочеем и даже в предельно пьяном виде являл собой образец галантности и воспитанности. Глажка облегчалась тем, что Сержик был невысокого роста и худощав, что сказалось на площади его мокрой одежды.
По дороге назад заново родившийся Сержик орал на всю обожаемую им Фигуровку “Фигуровка, ты можешь спать спокойно! Я с тобой!”. Может кто-то в одиннадцать часов ночи и был против такого выражения любви, но Сержик знал, что в случае чего может опереться на плечи не более трезвых товарищей. Впереди с велосипедом и собакой шел твердой уверенной походкой его младший брат Геша. На его беду шел он слишком быстро. Мы периодически кричали ему “Геша, подожди”, что всякий раз действовало на Гешу самым неожиданным образом. Он останавливал велосипед, служивший ему опорой, а остановить себя забывал и по инерции перелетал через него, растягиваясь на лесной дороге. В общем, отдохнули…
И снова море
Но вернемся в окрестности Алушты. В наш спортивный лагерь я впервые попал сразу после окончания института, когда остался работать на кафедре Автоматического управления движением. А специальность моя по диплому – Динамика полета и управления. Во как!
Так вот, нас, молодых специалистов, направили в апреле в Крым достраивать спальный корпус. До этого лагерь состоял из палаточного городка и 4-местных деревянных домиков. В одном из таких домиков нас и поселили. Нас – это четверых сотрудников инженерно-физического факультета. Я сразу подружился с Шурой Цыганковым, с которым мы раньше учились в параллельных группах.
В первый же день нас обрадовали, что кормить нас будут только со следующего дня. Нужно было срочно добывать пропитание. На его поиски мы и отправились. Но нашли только мускатное шампанское. Взяли каждому по бутылке и выпили прямо из горлышка, сидя на краю Утеса (это имя нарицательное). Утес – это огромная скала, с которой открывается вид на Кастрополь и Медведь гору. Внизу бухта с живописными разноцветными рыбацкими домиками-эллингами и красивым парком. Слева небольшие, побеленные птичьим пометом острова – Кит, Три богатыря, Подводная лодка. Весна, солнце, начинающие цвести деревья, шампанское и море, море, море….
Ясное дело, что домой мы возвращались хмельными. Но голодными. И вдруг Шура схватил меня за рукав. В это время мы как раз миновали старинное здание-усадьбу, в которой располагалась столовая санатория. “Это же поварихи”, - восторженно прошипел Шура, указывая взглядом на двух сидевших на скамейке миловидных девушек в белых халатиках. Я понял Шуру с полуслова (цепочка “поварихи – столовая - еда” мгновенно выстроилась в моем голодном мозгу), и мы, не став догонять ушедших далеко вперед товарищей, вернулись к девушкам.
Слово за слово. Шура предложил показать им фокус – поставить на рубль стакан. Был такой фокус с бородой, когда маленький советский рубль складывался гармошкой и в результате выдерживал вес поставленного на него стакана, будучи проложен, как мостик, между двумя другими. Ясен пень, для показа нужны были, как минимум, три стакана, и посещение столовой стало насущной необходимостью. Там, на одном из накрытых крахмальной скатертью столов Шура и показал свой фокус. У меня в запасе ничего подобного не было. Но тут я вспомнил, как видел не раз по телевизору, как резким движением выдергивают скатерть, а тарелки остаются на месте. Девушки с готовностью согласились на демонстрацию, в результате чего их зарплата сократилась на стоимость двух разбитых тарелок. Остальные таки устояли. Тем не менее девушки остались довольны, что нашло свое выражение в виде суперобильного ужина, которым они нас угостили.
На дорогу девушки дали нам сметаны и яблок и пригласили заходить почаще, в том числе и в их общежитие в Малом Маяке. До лагеря мы с Шурой еле дошли, так наелись. Впрочем мы и не торопились. Небо усыпало звездами, вокруг выводили рулады сотни соловьев, разливались запахи цветущих деревьев, внизу уходила к горизонту золотая дорожка, проложенная по черной глади спящего моря. Как мало иногда нужно для ощущения хотя бы временного счастья!
Днем мы работали на стройке. Вместо воды пили сухое вино, которое стоило тогда 9 копеек 100 грамм. Вино, правда, было так себе, но холодное пилось из трехлитровой банки замечательно. По вечерам брали с Шурой по небольшой бутылочке “Бастардо” и лежали на топчанах на пляже, потягивая вино и слушая попурри из Битлз и других групп, которые транслировал через море Израиль. Иногда по вечерам выбирались в Ялту, где совершали поход по дегустационным кабачкам и маленьким ресторанчикам. В одном из них я пригласил потанцевать француженку, и Шура потом еще долго обнюхивал меня по дороге домой.
Выбирались мы и в Никитский ботанический сад, где уже все цвело и благоухало. На одной из клумб сидела полуобнаженная гипсовая девушка, которую, судя по старым фотографиям, мы пытались соблазнить всеми доступными способами. Я протягивал ей бутылку с вином, Шура предлагал сигареты, а она все смущенно склоняла голову набок, отворачиваясь. Пару лет назад заехал в Ботанический сад и расстроился, когда не увидел девушку на привычном месте. Когда же потом обнаружил ее в кактусовой оранжерее, обрадовался ей, как родной.
Иногда днем, когда солнышко пригревало, купались в море. Правда, температура воды не превышала 10-12 градусов, так что можно было только ненадолго заскочить в эту ледяную воду. Сначала перехватывало на несколько секунд дыхание, потом тело начинало колоть тысячью невидимых иголок. Но когда на берег приходили девушки, не устроить такое шоу было просто нельзя.
В соседнем домике жил парень, которого можно было назвать старожилом. Он был здесь еще с февраля, и, видно, настолько акклиматизировался, что однажды проплыл с конца волнореза до берега за бутылку пепси-колы. На берегу делались ставки – доплывет или загнется. Доплыл вопреки большинству прогнозов. Видно, ну очень хотел колу!
С этим странноватым парнем связана еще одна история. Однажды, когда мы работали на улице, выдалбливая в скалистом грунте какую-то яму, местный рабочий рассказал, как он ходил в лес. И там за ним погнался здоровенный и свирепый кабан. Пришлось спасаться на дереве. История стала известна всему лагерю. В тот же вечер мы на Утесе чуть не подрались из-за наших поварих с поварами-азербайджанцами. Дело дошло бы до поножовщины, Шура даже разбил бутылку, сделав “розочку” для защиты, но сами же девушки нас и растянули. Кстати, через полгода, когда я, будучи послан в командировку в Николаев, за день сделал все, что нужно, и рванул в Крым, мы мирно весь вечер пили с одним из тех же горячих азеров. Но тогда конфликт был нешуточный, и мы были готовы ко всему.
И вот ночью мы просыпаемся от того, что кто-то колотит палкой в окно. Первая мысль – началось. Но тут же мы услышали, что это просится пустить его в окно тот самый парень. При этом он был насмерть перепуган. Как он собирался перелезть – загадка, между домиками – метра полтора. “Кабаны, кабаны”, - только и кричал он дурным голосом и колотил палкой нам в окно. Его три соседа ушли на день рождения в Ялту. Мы прислушались. Действительно, на улице слышалось кабанье хрюканье. Но странное дело – что-то еще при этом бегало по крыше и ухало, как филин. Прихватив в руки что-то тяжелое, мы распахнули дверь нашего домика. На скамеечке напротив сидел один из соседей парня по домику, курил и в паузах между затяжками хрюкал. Другой курил на порожке и лениво царапал дверь, имитируя кабаний подкоп. А третий бегал позади домика, ухал филином и стучал по крыше. Еще долго после того, как надавали по ушам шутникам, мы уговаривали пугливого парня успокоится и разбаррикадировать дверь.
Не забывали мы проведывать и наших кормилиц-поварих. Тем более, что были они молодыми и симпатичными. Поэтому проведывали мы их не только днем. Задача осложнялась наличием бдительной вахтерши на входе общежития. Поэтому однажды поздним вечером нам с Шурой пришлось совершить настоящий подвиг, вытаскивая практически голыми руками здоровенные гвозди из забитой наглухо двери, ведущей на пожарную лестницу. Во время этого занятия мы успели прослушать все 45 куплетов известной песни о не спящих в лесу и пруду зверях и рыбах, которую исполняли идущие по серпантину ребята из нашей веселой компании. Они прогудели все деньги в ялтинских ресторанчиках и шли домой по трассе, прямо по разделительной полосе с притопами, прихлопами и песнями во все горло.
Но самая оригинальная история, приправленная совковым маразмом, приключилась с парнем по имени Саша (Шура), по фамилии Штых, который был старше всех нас на несколько лет и, соответственно опытнее. Да и выглядел он этаким крепким мужиком. Они крепко загуляли в Ялте, в каком-то кабаке на набережной, в котором Шура познакомился с некой молодой, но замужней женщиной. Было выпито, видимо, столько, что сексом они занялись прямо в редком скверике перед кабаком. Видневшиеся сквозь редкие кусты в вечерних сумерках люди, фланирующие по набережной их не особо смущали, так они были увлечены. Остановил их сноп света, направленный прямо на Шурин оголенный зад и голос из милицейского “матюгальника”: “Молодые люди, прекратите!”.
Пришлось прекратить и, обрадовавшись тому, что их не забрали, искать новое пристанище. Этим пристанищем оказался дом дамы, в котором в соседней комнате спала парализованная мать мужа, а в подвале были просто залежи марочного коллекционного вина. Собственно, вино и было профессией мужа, находившегося в это момент в командировке. Что охраняем, то и имеем.
Естественно, попав в такие закрома, Шура быстро уйти не мог. Там он и жил пару суток, курсируя между супружеским ложем и подвалом, пока дама не намекнула, что муж вот-вот должен вернуться. Но так они уже накрепко прикипели друг к другу, Шура взял подругу с собой в лагерь. Так как прибыли они туда поздней ночью, Шура не стал будить ребят и устроился с подругой в какой-то укромной ложбинке, постелив свой пиджак. Как выяснилось утром, укромная ложбинка располагалась прямо возле центральной аллеи, и под утро сладкую парочку, вознамерившуюся вновь заняться любимым делом, обнаружил начальник лагеря, имевший дурную привычку обходить по утрам свои владения. Вот она, трагедия влюбленных в совковой интерпретации, когда есть с кем, но негде.
Зато в последующую ночь ребята предоставили Шуре в распоряжение целый домик. Естественно не даром, а за образцы из коллекции мужа подруги. Закусывали ребята мускатное шампанское салом, так как другой еды у них не оказалось. Ну не было у них знакомых официанток-поварих, не подсуетились вовремя!
Так и запомнился мне тот апрель – трелями соловьев, свободой, веселой отвязной компанией, цветущими деревьями и влюбленностью в мою подружку-официантку Людмилу.
Потом я как-то в феврале поехал в командировку в Николаев. В Харькове было около нуля и я оделся довольно легко. В Николаеве погода вообще была гнилой – дождь и слякоть. Переделав за вечер все дела и переночевав в общежитии кораблестроительного института, я следующим утром сел на самолет и улетел в Крым к свой подружке. Свалился ей, как снег на голову. Хотя какой снег, в Крыму уже было около 10 градусов тепла и веяло весной. В Харьков я вернулся в 20-градусный мороз. В туфлях и легкой куртке. Но что все это значило по сравнению с романтикой поездки!
Я разыскал ее еще раз через паспортные столы в городе Северодонецке, куда она уехала вслед за мужем. Поехал и встретил беременную женщину с пигментными пятнами на лице. От моей веселой подружки не осталось и следа. А вообще, я часто просто выдумываю для себя чувства. Очевидно тогда, когда в этом возникает потребность души.
Но перепрыгнем через несколько лет и вернемся к основной теме нашего повествования – возвращению из Туркмении. В вечер того дня, когда мы пели грузинские песни и купались в штормовом море, мы втроем оказались сидящими на скамейке над обрывом. Втроем – это Юра, Люся и я. Толик куда-то делся. То ли его снова свалила коварная болезнь, то ли он просто предпочел приятную соседку общению с Люсей. Люся сидела посредине и в воздухе витала напряженность, которую нельзя было скрыть за неспешной беседой ни о чем. Сложнее всего было Люсе, так как перед ней стояла проблема выбора. Она ее решила через час, резко повернувшись ко мне и начав целовать меня в засос. Юре пришлось незаметно уйти. Дружба, дружбой… Что впрочем не помешало Юре закрутить роман с Люсей после нашего с Толиком отъезда.
У Юры вообще была одна черта характера – ему нравились только те женщины, которые пользовались успехом у кого-то другого, в основном у друзей. Эту черту его характера тонко прочувствовала его будущая жена Люда. Ее нельзя было назвать красивой, но она была симпатичной и очень обволакивающе женственной. Она работала на одной с нами кафедре и ни один новый симпатичный сотрудник не мог избежать легкого флирта с ней. Впрочем чаще всего настолько легкого, что это выражалось в совместных походах в институтскую столовую в перерыв. Главное, чтобы на нее обратили внимание, оценили ее как женщину, выказали заинтересованность.
У нас с ней это зашло немного дальше, но так как я в то время был женат, закончилось страстными поцелуями в каком-то подъезде по дороге домой. Потом Люда мягко дала понять, что продолжения не будет. Еще раньше через нечто подобное прошел Толик, работавший в институте совсем на другой кафедре. Причем тогда с Толиком мы еще не были знакомы.
Как-то мы компанией с кафедры (я, Юра, Маша Воеводина) и присоединившийся к нам Толик собрались к Люде в гости. Причем предупредили ее заранее, за день по телефону. Мы взяли вино, а о еде не позаботились, рассчитывая на радушный прием. Люда нас встретила с полотенцем на голове. И на вопрос о том, подготовилась ли она к нашему визиту, она ответила, моргая своими кокетливыми глазами: “Ну да, вот голову помыла”. Нам стало все ясно и мы побрели на кухню готовить. Собственно, готовил Толик – рис с изюмом. Когда все было готово, мы расселись за столом вокруг огромной тарелки с рисом и позвали хозяйку снять пробу. Люда взяла вилку, изящно поддела горстку горячего риса и сказала “Вкусно!”. И сразу по заранее оговоренному сценарию все дружно запустили руки в гору риса (на востоке рис едят или палочками, или руками). Спектакль был рассчитан на Люду, которая спала с лица, отсела в сторонку и весь ужин жевала позавчерашние оладьи. К рису она больше не притронулась, издали наблюдая за нашим пиршеством.
Но вот настал момент, когда Люда положила глаз на Юру и исподволь начала его готовить к роли мужа. Они сидели вдвоем в одной комнате, но Юра внимания на нее не обращал или делал вид, что не обращает. И вот что придумала тонкий психолог Люда. Шел я как-то по небольшому кафедральному коридору, когда вдруг перед моим носом распахнулась дверь и Люда буквально затащила меня вовнутрь. Она закрыла дверь на замок, заставила сесть меня на стул, сама села ко мне на колени и начала очень эротично ерзать своей попкой, одновременно жалуясь, что Юра ее обижает и упрашивая меня ее утешить. Можете представить себе мое состояние. По коридору ходили преподаватели и студенты, в любой момент кто-нибудь мог начать ломиться в дверь… А тут меня прямо нахальным образом хотят довести чуть ли не до оргазма. Уже не помню, как я сбежал. Но расчет Люды начал оправдываться. Через пару часов я рассказал Юре, своему лучшему другу, от которого у меня не было секретов о происшедшем, естественно, не во всех пикантных деталях. И дело было сделано, силок захлопнулся. Уже много лет Юра и Люда живут счастливой семейной жизнью, у них замечательные дети, сын заканчивает институт, а дочка входит в пятерку сильнейших теннисисток Украины в своем возрасте.
Но вернемся снова в Алушту. Всю ночь мы валяли с Люсей дурака. Помню, что я ее возил на спине по крутым дорожкам, что мы лежали на пляже, иступленно целуясь. До секса у нас с ней дело не дошло. Слишком теплая была ночь, слишком много народу вокруг. Да, похоже, нам это и не особо было нужно, нам и так было очень здорово и весело.
На следующий день мы с Толиком уехали домой. Немного перенервничали в дороге. На нашу беду домой ехал с отдыха дорогой и любимый Леонид Ильич, и Симферополь был закрыт, пришлось объезжать на такси по окружной дороге, и мы опоздали в аэропорт на час. Но самолет задержали (видно, воздушное пространство было тоже перекрыто), и мы благополучно улетели домой. Кстати, как-то я присутствовал на репетиции похорон Черненко, но к данной теме это отношения не имеет.
Прилетев в Харьков, я на секунду заскочил домой, оставил свои нехитрые пожитки, и, прихватив дыню, пошел к своим друзьям в Художественный институт. Молодой, худой, черный от загара… Эх……
Все.
