Klevant писал(а) 16 авг 2015, 15:25:Казалось - вот, ещё чуть-чуть, и жители бывших республик Советского Союза одумаются, и соберутся снова в дружную семью, и будут ходить/ездить к друг к другу без новых границ и ограничений.
Замечательные слова и прекрасные фотографии.
Спасибо за добрые слова и искренность! А вот эта фотография в Севастополе на площади Нахимова — вынула занозу из сердца, что ныло десятилетия...
Приятно услышать такой отзыв от девушки, которая живет в родном городе. Спасибо! В предгорье Алатау прошло босоногое детство. Может, поэтому пишется иногда от души?
2015 год. Встреча третья. Севастополь, мыс Фиолент. Пробежка по Крыму.
Феодосия. Два Музея
Этот уютнейший и волнительный уголок Крыма, колыбель романтической эпохи, сотканной произведениями Александра Грина встретил нас добродушно на автовокзале. По городу и набережным мы с вами пройдемся чуть позже.
Удивительным образом, рядом, почти на одной улочке, расположились два уникальных музея — художника-мариниста Ивана Константиновича Айвазовского и писателя-романтика Александра Степановича Грина.
Эпопейные скрижали о суровых реальностях встреч с морской стихией на полотнах великого живописца,
и хрупкий парусник романтика с Алыми парусами, с надеждой и мечтой в этой бездонной пучине, которая олицетворяет нашу нелегкую, а порой и жестокую Жизнь.
Феодосийский литературно-мемориальный музей А.С.Грина
Просматривая фотографии из музея, вдруг почувствовалось, что они уж очень перекликаются с сюжетами этой публикации в журнале «Караван историй» (Февраль 2003):
Счастливый человек из Зурбагана (ч.1)
На столе расстелена мятая "Правда", но дата хорошо видна - 20 марта 1920 года. На газете - несколько вареных картофелин, кусок ржавой селедки и закопченный чайник. Рядом лежит книжка - бледно-зеленая обложка с неряшливо оттиснутым рисунком. Крупно набранное имя автора - Александр Грин.
От раскаленной буржуйки веяло теплом, спешить было решительно некуда, и собравшиеся искали тему для разговора: положение на фронтах уже обсудили, поговорили о карточных нормах, богоискательстве и новых стихах Маяковского, о том, что в Петрограде со дня на день должны высадиться англичане и что вареная конина чрезвычайно питательна. Темы иссякли, но расходиться не хотелось - в остальных комнатах Дома искусств (до революции здесь жил купец Елисеев) было холодно и неприютно.
Один из собеседников потянулся к книжке, открыл ее и прочел наугад выхваченную строку: "Спокойно встретил он ответные выстрелы, пистолет дрогнул в его руке, пробитой насквозь, и выпал. Другой рукою Тарт поднял его и выстрелил..."
Сидящий напротив господин - профессорская бородка, пенсне в золотой оправе, холеное лицо, - поморщился: - Да уж, фантазии Александра Степановича мог бы позавидовать даже его любимый Эдгар По. Третий, с романтической гривой и шелковой лентой вместо галстука, хохотнул: - Эх, господа хорошие! Да ведь на самом деле он вовсе не Грин: говорят, его настоящая фамилия Гpиневский. Знавал я нашего Александра Степановича и Николаем Ивановичем Мальцевым, мещанином из местечка Новый Двор, что в Варшавском уезде, и Алексеем Алексеевичем Мальгиновым. - Это как же, милостивый государь?
- Очень просто: в 1906 году его арестовали за проживание по подложному паспорту и выслали из столицы. Да что там фальшивый паспорт - о милейшем Александре Степановиче говорили и не такое...
- Да, конечно, объездивший полмира моряк, золотоискатель, авантюрист, русский Джозеф Конрад... - Конрад! Эк вы, батенька, хватили - знаю я этого вашего "Конрада": печатался вместе с ним в "Новом сатириконе", не одну беленькую вместе распили, и уж вы мне, стреляному журнальному воробью, поверьте - ничего, кроме Дюма с Майн Ридом, приложений к "Ниве" да книг, входящих в программу четырехклассного училища, он не читал. И на Таити с Мадагаскарами не бывал - где уж ему живописать морские приключения!
- Но помилуйте: перед нами книга, и в ней... - Книга! Это дело другое. В 1912 году мне рассказывали, что Грин был слугой английского капитана. Он зарезал хозяина и удрал с корабля, прихватив его вещи, а на дне рундука нашел кипу рукописей. С тех пор он так и живет: как деньги выйдут, несет в журнал рассказ. Пропьет гонорар - и сразу достает новую повесть. Говорят, теперь, при большевиках, он процветает: ходит в енотовой шубе и лаковых башмаках, живет в бывшей квартире обер-полицмейстера, содержит двух балерин...
- Позвольте, но ведь капитан писал по-английски! - Правильно. Грин все это перевел: полжизни на кораблях, в чужих портах - вот он, собака, и наловчился..
В печке с треском лопнул кусок старой оконной рамы, и собеседники замолчали: они сидели, пытаясь представить известного беллетриста Грина крадущимся по корабельной палубе с ножом в руке.
... А за сотни верст от Петрограда, под Псковом, солдат вздрогнул от грохота разорвавшегося вдали снаряда. Светил месяц, под сапогами скрипел снег, красноармеец караульной команды Грин брел к железнодорожной станции. Время от времени он закрывал глаза, и тогда ему казалось, что он идет по берегу тропического острова: под ногами скрипит песок, а разгоряченное лицо овевает морской ветер. Ему и впрямь было жарко - у красноармейца Грина начинался сыпной тиф...
Он шел вдоль моря, прислушиваясь к шороху волн (по полю, шурша, мела поземка), держа направление на яркий сноп света: там, за рощей, стоял пароход. Идти становилось все тяжелее, все сильнее тянула к себе земля, хотелось лечь и подставить лицо солнцу... Но он все-таки доковылял до полустанка, прошел мимо готового тронуться паровоза и постучался в дверь санитарной теплушки.
Через полчаса больной лежал на жестких нарах передвижного госпиталя, а набирающий скорость состав раскачивался на ходу, словно вышедший в море пароход. Паровоз свистнул, затем протяжно загудел и Александру Грину (санитар, посмотрев на градусник, покачал головой - столбик термометра подползал к сорока) показалось, что он вернулся на двадцать лет назад и отправляется в свой первый рейс.
Поезд трясло, из треснутого окна дуло, и большой белый пароход (на нем он когда-то ходил в Александрию) оборачивался крошечной черноморской шхуной "Святой Николай" - Грин был единственным матросом, спал на корме, подложив под голову кусок разбитой черепицы, управлялся с рулем, стряпал, таскал грузы, драил палубу... И вылетел с суденышка в Херсоне, не получив обещанного жалованья...
Жар усиливался, и продуваемая ледяным ветром херсонская набережная, где он, голодный, мыкался в поисках работы, расцветала невиданными красками. Теперь это была Индия, страна, о которой он мечтал в детстве. Шестнадцатилетний Саша Гриневский ехал в Одессу, чтобы поступить в матросы, и вез с собой коробочку акварели: юноша собирался рисовать пальмы, слонов и прекрасный индийский город Дели.
... Больному казалось, что он взлетел - теперь он видел себя и свою жизнь как бы со стороны, сверху. Александр Грин внимательно разглядывал худого узкоплечего подростка, прилежно штудирующего том Майн Рида. Это он сам, а седобородый здоровяк - его отец, польский ссыльный, бухгалтер вятской земской больницы, поднимающий на медные деньги четверых детей.
Степан Евсеевич Гриневский, отец А. Грина.
Унылое лицо мачехи... Одноэтажный флигелек о девяти окошках на Никитской улице - это их дом. Здание Александровского реального училища: колонны у подъезда, вощеный паркет, злые глаза инспектора: на уроке немецкого ученика Гриневского поймали за сочинением пасквильных стихов: "Инспектор, жирный муравей, гордится толщиной своей..."
Ругань отца, ворчание мачехи, обшарпанные комнаты четырехклассного Вятского городского училища: после исключения его согласились принять только туда... Стыд за нищету, за себя - долговязого, неуклюжего и обтрепанного, неприкаянность... Александру Гриневскому снилось море, огромные серо-стальные пароходы, пестрые китайские джонки и изумрудно-зеленые тропические берега: слабогрудый вятский подросток мечтал о приключениях, как у Майн Рида.
... К постели подошел врач; санитар принес миску холодной воды, намочил полотенце и положил на лоб мечущемуся в бреду солдату. И Александр Грин стремительно, под вагонный перестук и громкое уханье собственного сердца, рухнул вниз и вновь почувствовал себя шестнадцатилетним Сашей Гриневским. Колеса речного пароходика шлепают по реке Вятке, из длинной трубы с пыхтением и свистом вырывается дым (тяжело отдувающийся санитарный поезд медленно подходил к очередной станции), и он еще может разглядеть среди тех, кто остался на пристани, бедно одетого, растерянного отца, который беспомощно смотрит вслед кораблю. А он чувствует себя превосходно: на нем серая блуза и охотничьи сапоги до колен, в кармане - шесть рублей, у ног - ивовая корзина с двумя сменами белья, жестяным чайником и коробкой акварельных красок. Впереди - мореходное училище, серо-стальной пароход, Мадагаскар, Таити и острова Зеленого Мыса.
Перед ним лежала Одесса - и он был поражен южным солнцем, белыми домами, запахом йода, водорослей, пряностей и кофе, гулом пестрой, говорливой толпы. Волшебное, само собой родившееся слово "Зурбаган": ему казалось, что самые красивые корабли должны приходить именно оттуда. Снежно-белый китайский фарфор и прозрачные целлулоидные портсигары, кривые греческие ножики с рукоятками из разноцветного камня, кислое красное вино, дешевые сигары, матросские бескозырки с черными лентами - на прилавках Одессы было все, о чем только можно мечтать. По улицам ходили рослые моряки в голландках и клешах, в порту стояли десятки пароходов, вечером город зажигался сотнями ярких фонарей. Вот только его, долговязого и слабогрудого, здесь никто не ждал - в мореходку Александра Гриневского не приняли, на корабль не взяли, а шесть рублей скоро были потрачены. Сперва он продал высокие охотничьи сапоги, затем - отцовское белье, оставшись в тряпье и опорках. Он жил в ночлежках, работал грузчиком, нищенствовал (хорошего попрошайки из него так и не вышло), ночевал под мостом...
Маленький черноморский пароходик "Платон" (он продержался на нем только одну навигацию), александрийский порт (первое заграничное плавание оказалось последним - ему не удалось поладить со старпомом), бешеный крик отца: "Где твои вещи? Ты вернулся домой пешком, ты изолгался!.." Он соврал, что оставил пожитки на станции, и поначалу ему поверили. Признаться в том, что никаких вещей нет и от Одессы до Вятки он добирался зайцем, было стыдно...
… Где его вещи?! - орал комендант поезда на санитаров. - Я вам покажу, как носить на толкучку сыпнотифозное барахло!.. Я вас под трибунал отдам! Санитарный поезд медленно подходил к перрону Финляндского вокзала, Александр Грин вновь возвращался домой.
... Минуло полтора месяца, зима шла на убыль, а обитатели Дома искусств по-прежнему коротали время у раскаленных буржуек, перемывая кости ближним. Все та же компания сидела за тем же столом, как вдруг в комнату влетела известная поэтесса: - Новость, господа, и какая! Угадайте, кто наш новый жилец. Он только что вселился в дальнюю комнату, слева по коридору. -Не томите. - Грин. Александр Грин!
- Легок на помине. Вы с ним поосторожнее: обязательно кого-нибудь зарежет или рукопись украдет. - Ну... Не знаю. Не уверена. Он постучал ко мне, очень вежливо представился и попросил молоток и гвоздь. - Интересно зачем? - Под мышкой он держал картину. - Странно, кто сейчас вешает картины? - Вы как хотите, господа, а я загляну к нему через минуту-другую. Спрошу, не нужно ли еще что-нибудь кроме молотка и гвоздей.
... Комната была маленькой и темной. Из мебели - колченогий шкаф, стол, стул и кровать, покрытая половиком. Он заменит и матрас, и подушку, и одеяло.
От окна сильно дуло, и стол пришлось переставить к стене. Там оказалось еще темнее, зато над столом можно повесить ее портрет. - Хорошо, - произнес он вслух, - пусть будет всегда перед глазами. Из вещевого мешка вынул паек - два куска черного хлеба, селедку, фунт пшена. Достал коптилку и бутылочку постного масла: этим его снабдили сердобольные знакомые, у которых он накануне ночевал. Заправил коптилку, тщательно отмеряя масло. Зажег. Сразу стало уютнее, а женское лицо на портрете будто ожило: губы дрогнули, глаза чуть прищурились. - Нечего улыбаться и подмигивать, мы покончили со всем этим вчера! И жизнь продолжается.
В дверь постучали. - Кто? - спросил он весьма нелюбезно. - Ваша соседка. В комнату проскользнула поэтесса: - Здравствуйте, Александр... - Степанович. Весь внимание... - Вы у нас новосел, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезной? - Вряд ли, сударыня. Разве что дадите мне возможность немного поработать. - Я и не собиралась вам мешать. Я только хотела... Дама пулей вылетела за дверь, и откуда-то из дальнего конца коридора до него донеслось: - Грубиян! Невозможный грубиян.
... Все это в сторону: соседку и ее... ту, что на портрете... Нужно работать. Но, пожалуй, сегодня ничего не выйдет: сейчас в голове нет ничего, похожего на сюжет. Только картины одна за другой мелькали перед глазами.
Только картины одна за другой мелькали перед глазами.
... Нестерпимо яркие звезды над пенистым веселым морем, родиной крылатых кораблей. Мореплаватели, люди великого благородства и отваги. Смуглые женщины несказанной красоты. Потом какие-то люди в черных плащах, черных масках и широкополых шляпах: кинжалы, пистолеты, хриплое: "Кто идет?" Заговорщики... И как только в памяти всплыло это слово, картины и люди потускнели, стали черно-белыми. Теперь у заговорщиков не было ни кинжалов, ни масок, ни широкополых шляп. Герои фантазии обернулись реальными людьми из прошлого, всегда возвращавшимися неожиданно и некстати.
Вспоминать о них вновь совершенно не хотелось - хотя город, где они встретились, как две капли воды походил на его Зурбаган: залитые южным солнцем улицы, белые дома, приземистые форты, массивные утюги броненосцев в порту. А за предместьями, в степи, лежало античное городище: руины башен и стен, огромные амфоры, врытые в землю на перекрестках... Он шел, и ему казалось: именно это место снилось в детстве. Здесь, в Севастополе, Александр Гриневский впервые почувствовал себя героем своей воображаемой истории - и она в отличие от многих других складывалась счастливо.
До этого он искал удачи на бакинских нефтяных приисках (голод, холод, малярия) и мыл золото на Урале - вышел пешком из Вятки в феврале и приехал в Пермь в не отапливаемом товарном вагоне, сменил размокшие валенки на лапти и принялся за работу. Он был матросом, землекопом, пекарем, подручным кузнеца, золотоискателем, рыбаком, лесорубом, нищим, переписчиком театральных ролей, банщиком, переплетчиком, слушателем железнодорожных курсов и актером на выходах - в конце концов отец сдал его в солдаты. Он не сопротивлялся: приключения утомили, а в армии была хоть какая-то определенность.
Неприятности начались после того, как он развесил в гарнизонной бане свои кальсоны, заявив, что это батальонное знамя. Фельдфебелю не нравилось, что он отказывается чистить ему сапоги, ротному - чтение Шиллера. Три из десяти месяцев службы в 213-м запасном пехотном батальоне рядовой Гриневский провел на гауптвахте. Отсидев очередной срок за "самовольную отлучку и промотание амуничных вещей", он познакомился с эсерами. Эсеров окутывал почти мистический ореол, и жизнь в подполье казалась Александру привлекательнее казарменной. Он дезертировал: отпросился из части купить кисти (надо было написать суворовские изречения), но вместо лавки отправился на конспиративную квартиру. Так началась революционная одиссея, стоившая ему двух лет тюрьмы и двух с половиной ссылки.
Однако сначала была жизнь по подложным документам, стрельба в городовых, сочинение прокламаций. Широкополые шляпы, черные плащи, пистолеты и кинжалы...
... Александр Грин опустил голову на руки: глаза закрывались сами собой, мысли пугались, и живые люди вновь превращались в отважных героев без страха и упрека. За окном совсем стемнело, стрелка чудом уцелевших в санитарном поезде и тифозном бараке часов приближалась к одиннадцати - Грин крепко спал и видел цветные сны. Рано утром в Дом искусств пришел человек с мандатом и доставил Александра Степановича Гриневского в ЧК. Маленький простуженный следователь возился с большими картонными папками, постреливая острыми серыми глазками. Он вел дело об эсеровском подполье и не мог решить, к какой категории отнести литератора Гриневского: к свидетелям или обвиняемым. Грин, удобно усевшийся в жестком дубовом кресле, произвел на него самое скверное впечатление.
Как бы невзначай следователь спросил, не встречал ли Александр Гриневский в последнее время некую Екатерину Александровну Бибергаль (на Гороховой ее считали опаснейшей террористкой), и отметил, что подозреваемый сильно изменился в лице, а слово "нет" выговорил после паузы неуверенно, дрогнувшим голосом.
И не миновать бы Александру Грину камеры и куда более жестких допросов - но как раз в это время в соседнем кабинете шел допрос настоящего эсера, взятого с оружием в руках. Услышав фамилию "Грин", он громко расхохотался (десять с лишним лет назад арестованный работал с ним в боевой организации). В протоколе допроса появились сведения о том, что Александр Гриневский (подпольная кличка Алексей) переписывал эсеровские прокламации в романтическо-декадентском духе, не соблюдал простейших правил конспирации и не мог отличить реальности от мира своих фантазий.
Александра Грина ЧК отпустила, и в десять утра (рабочий день на Гороховой начинался рано) он вышел на продуваемую ледяным ветром петроградскую улицу. О том, что он спасся благодаря какому-то чуду, Грин не думал - об этом он просто не догадывался. На ум приходили мысли простые, короткие и, в общем, ему несвойственные: Грин размышлял об устройстве своего нехитрого быта. Надо наведаться в какой-нибудь из чудом уцелевших журнальчиков, где он когда-то сотрудничал, и продать рассказ. Рассказ был написан еще до красноармейской службы, в нем много солнца, домов из белого камня и прекрасных женщин... Ему повезло: редактор одного скверного журнала взял рассказ не читая и тут же заплатил за рукопись. Гонорар был истрачен на Сенном рынке: Грин купил печку-буржуйку и видавшую виды кастрюльку. Жаль, на подушку денег не хватило. На все эти хлопоты ушел день. Промерзший до костей и зверски голодный Грин торопился к себе в Дом искусств. Кроме кастрюльки и печки, он тащил здоровенную доску, которую по дороге оторвал от какого-то забора.
И тут он увидел ее. Она вынырнула из темного переулка. Господи, сколько же лет они не встречались! Окликнуть? Но тогда она не пожелала его видеть. Захочет ли теперь? И что он ей скажет? Грин почти бежал. Уронил доску, потом буржуйку и в конце концов чуть не сшиб с ног женщину, за которой гнался. Не она... и не похожа вовсе. ... Катенька Бибергаль (партийная кличка Киска), стройная, большеглазая, отличалась бешеной энергией и метко стреляла из бельгийского "браунинга". Он влюбился в нее как мальчишка, Катенька принимала его ухаживания милостиво: он считался лучшим пропагандистом в севастопольской ячейке партии эсеров. Девушка из хорошей семьи и он, выпускник четырехклассного городского училища, бывший матрос, бывший золотоискатель, бывший нищий, бывший банщик, бывший рядовой Оровайского батальона, любитель Майн Рида и Дюма... Когда он шутил, Катенька морщилась, а слушая рассказы об удивительных странах, не отмеченных ни на одной карте, одобрительно улыбалась "Во время революции вы станете лучшим оратором партии!.."
Потом был арест, бегство из ссылки и снова жизнь по подложным документам. Потом он вышел из партии, и, когда ему удалось разыскать пробравшуюся в Петербург из Швейцарии Киску (она даже не предложила ему стул), все же сделал ей предложение. Катенька подняла брови: - И вы посмели явиться ко мне с этим? Я, кажется, ясно дала вам понять: с тех пор как вы ушли из общего дела, вы ушли из моей жизни. - Но я же не партии сделал предложение, а вам... Бросьте вы все это и выходите за меня замуж. - Никогда. Вы пустой фантазер и к тому же... К тому же... - Договаривайте. - И к тому же трус... Тогда он вынул из кармана маленький дамский револьвер, взвел курок и сказал, что, может, он и трус, но если Катенька не согласится стать его женой, ему придется застрелить ее тут же, в гостиной, а следом застрелиться самому. Киска рассмеялась, и тогда он выстрелил не целясь - пуля пробила ей бок, а когда ствол уткнулся в его собственный висок, револьвер дал две осечки. Нажать курок в третий раз он не смог. Рана оказалась неопасной, увидеться вновь после случившегося Катенька Бибергаль не захотела. ... Теперь, с печкой, его жилище выглядело иначе: доска, которую он волок через весь город, горела весело, с треском, и отсветы пламени делали комнату таинственной, даже нарядной. Пшенная каша, сваренная на буржуйке, съедена, стакан кипятка выпит - новая жизнь начиналась неплохо. В вещевом мешке лежала начатая еще пять лет назад рукопись. Название пришло совсем недавно - "Алые паруса".
Сквозь путаные, неясные воспоминания о Севастополе, прокламациях, сходках, филерах и Катеньке Бибергаль вдруг мелькнул сюжет. Вернее, намек на сюжет... В новую повесть войдет и сегодняшний Петроград. Точнее, один петроградский дом, полуразрушенный, растащенный на дрова, без дверей, с пустыми глазницами окон. В доме будет твориться чертовщина, но закончится все хорошо - потому что сюжет завертится вокруг удивительной девушки. И она... Она... Сон навалился сразу - Грин даже не успел добрести до кровати. Последней мыслью было - "крысолов". Это и название, и прозвище хорошего человека из еще не написанной повести.
... Сколько он проспал? Минуту? Полчаса? Час?.. Печка погасла, но на фитиле коптилки еще теплился крошечный огонек. Ломило шею, плечи, виски, колени - все оттого, что заснул за столом. И это ощущение неудобства, ломоты во всем теле пополам с ознобом казалось очень знакомым. Только связано оно было со славными, светлыми днями, хотя все началось... Да, сразу после побега из ссылки, во время эсеровской эпопеи, когда он приехал в Питер и явился прямо к ней. Но дверь оказалась запертой, и он заснул прямо у порога, на лестничной площадке. Там она его и нашла. Вера. Верочка. Веруша. Жена. Стоп. Он вскочил и с силой грохнул кулаком по столу, так что жестяная кружка со звоном полетела на пол: почему именно сегодня он вспоминает женщин, которые его отвергли?! Заброшенный дом, удивительная девушка, крысолов... Но в голову лезло другое, и ничего нельзя с этим поделать. Что ж: он поднес коптилку к портрету - надо отдать должное художнику, портрет на удивление удачен. Именно так - понимающе и немного лукаво - улыбалась Вера, когда он взахлеб рассказывал ей, о чем будет следующая повесть или рассказ. Они были вместе целых шесть лет. Пока он сидел в тюрьме, Вера носила передачи, затем поехала за ним в ссылку. Она терпела и безденежье, и долги, и его нерасчетливость, и то, что весь гонорар он мог прокутить с веселой компанией. Жена без конца просила деньги у своего отца, человека состоятельного, не одобрявшего ее брак… И это не могло продолжаться вечно. Несколько лет назад они расстались. Ему казалось, что это обычная ссора, недоразумение, растянувшееся на годы. Он по-прежнему встречался с Верой, надеялся, что в один прекрасный день все образуется. Перед тем как батальон отправили на фронт, бывшая жена пришла к нему в казарму - так, как когда-то ходила в Выборгскую тюрьму. Тогда были сказаны очень важные слова: он попросил ее ждать, она кивнула. Вернувшись в Петроград после месяца, проведенного в тифозных Боткинских бараках, Грин постучал в ее дверь. Вера растерянно сказала: "Проходи". За столом сидел незнакомый мужчина без галстука, в подтяжках. Вера попросила его подождать в соседней комнате: "Нам с Александром Степановичем нужно объясниться". Мужчина покорно вышел. Оба помолчали. - Так, - сказал он наконец, - значит, я - Александр Степанович, а он, по-видимому, новый муж? - Видишь ли, он... - Меня интересуешь ты. Что с нами случилось, Вера? - Все очень просто. Я больше не могла так жить: неопределенно, зыбко, без уверенности в завтрашнем дне. - А тебе не кажется, что такая уверенность пахнет скукой? - Это старый и бессмысленный спор. Если бы ты хоть раз меня послушал и написал нормальный роман, как другие пишут. Ну хоть один раз, когда от долгов было не продохнуть... - Ты поступила очень разумно, и я тебе благодарен. Зачем жить с женщиной, которая тебя не понимает?.. Прощай. - Погоди, Саша, нельзя же так… Возьми что-нибудь из вещей. - Что ж, спасибо. Я возьму твой портрет. Теперь портрет висит на стене, и ему кажется, что Вера то хмурится, то улыбается. Он и сам не понимает, к чему в его кочевой жизни эта картина, но Верино лицо ему необходимо: Грин чувствовал, что больше они не увидятся... И вдруг он понял, какая улыбка будет у его героини.
Klevant писал(а) 19 авг 2015, 11:00:И вдруг он понял, какая улыбка будет у его героини.
Какое волшебное повествование! Чудесный роман у Вас получается!
За само повествование нужно сказать отдельное спасибо автору публикации в журнале «Караван историй».
Klevant писал(а) 17 авг 2015, 19:07:Феодосийский литературно-мемориальный музей А.С.Грина Просматривая фотографии из музея, вдруг почувствовалось, что они уж очень перекликаются с сюжетами этой публикации в журнале «Караван историй» (Февраль 2003):
Счастливый человек из Зурбагана (часть пятая, окончание)
Стол, четвертушка бумаги, чернильница-непроливайка... В дверь опять постучали. - Алексей Степанович, можно?.. Снова соседка - на этот раз с вежливой улыбкой. - Работаете? - Пытаюсь. - Я помешала? - Чрезвычайно. - Вы всегда так грубы с дамами? - Только когда они мешают работать. - Вы... Вы!.. С этого момента мы с вами незнакомы. И я окончательно уверилась в том, что вы присвоили чужие сочинения.
Хлопнув дверью, поэтесса исчезла, а он склонился над столом. Надо торопиться: слова сами ложатся на бумагу, он еле успевает записывать. Огромный дом, пустой и гулкий, запертый шкаф с горами продуктов, о которых все успели забыть. Крыса-оборотень перевоплощается то в заблудившегося мальчишку, то в прекрасную женщину, и с ними борется маленький старичок-крысолов... Коптилка давно погасла, в окно заглядывал лимонный питерский рассвет. Грин спал, положив голову на стол, крепко сжимал карандаш и улыбался во сне.
... - Слушайте, это же откровенное вранье! Спросите кого угодно... ... Запотевшие бутылки боржоми, шашлык, крабы, красная икра: компания сидела в ресторане уже давно, но вставать и куда-то ехать по раскаленным московским улицам не хотелось. Эти люди знали друг друга не первый год: начинали еще до революции, были соседями по питерскому Дому искусств, потом подались в столицу и стали преуспевающими трубадурами новой эпохи. - ... И я там был, как в сказке говорится, мед-пиво пил... - Выходит, этот безумный Грин просадил весь гонорар, что бы до отвала накормить писательскую братию? Бред! - Нормальные люди так не поступают. - А он ненормальный. Знаете, как Грин познакомился со своей теперешней женой? Пришел в одно издательство и потребовал у секретарши сто рублей аванса под рассказ. Без договора, в неплатежный день. Ему отказали, тогда он лег на диван, заявил, что без ста рублей не уйдет, и заснул. - Анекдот! - Факт. Через несколько часов редактор, которого бедная секретарша одолевала звонками, распорядился: "Черт с ним! Выдайте". - Ну жох! - Это как посмотреть. Наутро он явился снова и преподнес секретарше золотые часики - ухлопал на них всю сотню. - А потом? - Потом они поженились и поселились на Черном море в маленьком городке. Название у него какое-то смешное - Старый Крым. Живет вроде бы неважно, чтобы не сказать больше. - Да, я слышал, недавно Грин прислал слезное письмо: болеет, просит о пенсии. - И как? - Да никак. Положили под сукно. Вот он и положил. Мимо столика чинно проследовал маленький человечек в добротном чесучовом костюме: брюшко, двойной подбородок, острые серые глазки. Компания долго кланялась ему вслед. - Большой, большой человек в нашем литературном мире: видный партиец, крупный издательский работник И какое прошлое! Бывший питерский чекист, вел дела эсеровского подполья... - А какой стилист - ему бы самому книги писать. Знаете, с какой резолюцией он завернул последнюю книгу Грина? "Вы не хотите откликаться эпохе, и в нашем лице эпоха вам мстит!" - Он не только стилист, он совесть эпохи!
... А в маленьком нищем домике на окраине Старого Крыма среди книг, рукописей и любящих людей умирал измученный болезнью, но абсолютно счастливый человек. Тикали старые ходики, на столе лежала свежая "Правда": под набранной жирным шрифтом датой - 8 июля 1932 года - лукаво щурился вождь. В распахнутое окно виднелось море, жена сидела у кровати, держа больного за руку, на земляном полу стояла крынка с парным молоком. Жена плакала и гладила его пальцы, а больной улыбался - говорили, что перед концом он успел сказать: "Спасибо, милая". Говорили и другое - будто бы последним словом было "Зурбаган".
И от одной осуществившейся на земле мечты - любимая и любящая женщина, свой кров, свой рабочий стол, возможность писать сколько угодно - Грин отправился навстречу другой: его ждали крылатые парусники и неведомые острова... А может, все было иначе - кто знает...
Феодосийский литературно-мемориальный музей А.С.Грина.
Слова и чувства.
Есть дальние, казалось бы недосягаемые места из юношеских надежд и романтического среза нашего советского прошлого. Такими были и оставались для меня Феодосия и Старый Крым. Благодаря знакомству с героями произведений Александра Грина, появилась в далекие времена... какая-то светлая, пусть и порой хрупкая надежда - о справедливости и торжестве доброты на нашей планете. В тяжкие мгновения жизни, приходила на память та самоотверженность, с которой жил писатель в те нелегкие для всей большой страны годы. И вот, впервые посчастливилось побывать в музее. http://grinworld.org/ Ул. Галерейная, 8.
Есть много предположений, догадок, догматов, учений и верований о существовании души у человека. Душа Александра Грина бывает там, и когда на пороге появляется посетитель, верящий в существование призрачного Зурбагана, то случается чудо. В этот день проводил экскурсию человек, который многое сделал для воссоздания экспонатов музея. И рядом были его ученики, которые отправлялись в самостоятельную творческую жизнь, проучившись определенное время у этого замечательного человека. Не помню, где и когда на меня ниспадал такой поток жизнеутверждающей и целебной энергии. Я оторопел, и даже не смотрел на эту группу, о том, что можно сфотографировать их — даже не помышлял.
Не знаю, насколько это принято в отчетах на форумах, но вдруг захотелось повторить здесь один мой пост из более раннего отчета:
Шепну я вам, что с детства верил, что есть где-то у дальнего моря призрачный город Зурбаган, и искал его повсюду. И когда, впервые попал в Кольюр, то понял, что нужно селиться рядом, чтобы подпитываться этой энергией доброй надежды - романтики Александра Грина, угасающей уже на Земле... Ибо всеми фибрами души почувствовал здесь эманации героев его романов. Хотя, сам А. Грин, говорят, бывал только на Средиземноморском побережье в Ментоне.
И, по всем правилам жанра, этот удивительный вечер подарил встречу с очаровательной Феей, которая может и не догадывалась, что сошла с яхты с алыми парусами, как призрачный мираж и мечта романтиков — Ассоль...
А в нашу сторону с палубы "Секрета" бдительно смотрел Грэй в капитанскую подзорную трубу. "Уже глаза Грэя начали принимать несвойственное им странное выражение, а губы под усами складываться в слабую, кроткую улыбку, как, опомнившись, он расхохотался..." разглядев в случайном фотографе... поседевшего, прихрамывающего в этот вечер романтика, который смотрел вослед его возлюбленной через блики умилённой слезы.
Мечту не удержись в руках, к ней можно только прикоснуться... взглядом, сердечным вздохом.
Ветер, какой же ветер. Рвет пространство, обнажая разломы памяти нашей. Что же такое происходило веками на этом сакральном месте? Почему дыхание учащается, и хиральность прошлого умножает искажения мига прикосновения?
Крым - это своеобразный рай для любителей полакомиться изумительными блюдами, которые с таким умением и любовью готовят местные жители. Вот и решил в антракте приготовить чебуреки. Никогда не делал их. Лагман, самса, плов и манты - излюбленные мои блюда, вкус и аромат от которых еще с ташкентских времен провоцирует ностальгическую тягу к кулинарии.
Рецепт позаимствовал на cайте Ибадлаева Рустема о Крымскотатарской и Восточной кухне. _http://rustemek.ucoz.ru/index/0-23
Чибирек-Чий берек Еще один пример последствий депортации - когда перемешались и обычаи и диалекты. На ногъайском диалекте "чи(й)берек" - пресный пирожок в смысле из пресного теста -мука+вода( одно из значений перевода "чий" у ногъаев -пресный) как и готовятся классические чибереки. Не ногъаи это понять не могут, так как в литературном крымскотатарском языке "чий" - сырой. И появляются различные варианты перевода, довольно таки курьезные или возникают ассоциации с звукоподрожательными словами ("ЧИР-чир берек, Ширберек" и др.) Кстати, одно из самых простых блюд. Я сам,без помошников 40шт делаю в течении 1,5-2часа. Вдвоем с мамой 50 штук за час делаем. Тесто: 1 кг. муки, 40 г. подсолнечного масла, 10 г. соли, вода для замеса крутого теста. Начинка:600 г. баранины ( промолотой через мясорубку), 150 г. мелко нарезанного репчатого лука, 20 г. подсолнечного или оливкового масла, мелко нарезанную зелень петрушки и укропа, соль, перец, 100-200 г. кислого молока (по вкусу) или воды. Фарш должен быть очень сочным.
Приготовление:тесто раскатать в полоску и нарезать на кусочки по 20-30 г. Каждый кусочек раскатать в круг в два приема: сначала диаметром 8-9 см, а затем диаметром 14-16 см при толщине не более 1-2 мм.
На одну половину готового круга положить 10-15 г. начинки, накрыть ее второй половиной теста, края образовавшегося полукруга скрепить нажатием пальцами , а затем край обрезать ажурным колесиком.
Желательно не делать много заготовок перед жареньем, чтобы тесто не размокло от фарша. Тем временем в казане или в любой другой глубокой п[i]осуде (сковорода диаметром 20 см) раскалить растительное масло и осторожно опускать в него готовые чебуреки (по 2-3 шт.)
так, чтобы они свободно плавали на поверхности. Жарятся чебуреки в течение 2-3 минут, до румяной корочки. Переворачивать чебуреки и вынимать их желательно шумовкой, чтобы не сделать прокола в тесте (вытечет сок) и чтобы стекало лишнее масло.
Подаются чебуреки горячими, едят их обычно руками,громко охая и ахая от удовольствия и не забывая хвалить повара!
Говорят, что первый блин комом. Не всегда. В первом приближении чебуреки получились вкусными и сочными, вот, только заделка двух половинок раскатанного круглого теста не совсем хорошо получалась, да и ажурного колесика для обрезки пока нет. Размер, правда, в раза полтора меньше обычных, да и к количеству закладываемого в каждый чебурек мяса не сразу приноровился.
И тут-же свежеиспеченный кулинарный секрет от Клеванта: Самые сочные чубереки получаются, когда раскатываешь тесто скалкой с зелеными ручками. ))
Klevant писал(а) 17 авг 2015, 11:00:Удивительным образом, рядом, почти на одной улочке, расположились два уникальных музея — художника-мариниста Ивана Константиновича Айвазовского и писателя-романтика Александра Степановича Грина.
Феодосия. Два Музея (продолжение)
Пришли еще до открытия музея Айвазовского. Волнительно, впервые в жизни появилась возможность пройти по уникальным залам.
Толчея при входе. Группы организованные, детишки вереницами — всех пропустили. Мы то в окончательном отпуске, периоде осенне-пенсионного созерцания.
Первый шок — в залах нельзя фотографировать. Скрип половиц, сумрачно всё, еле угадываются сюжеты полотен, которые бередили воображение на протяжении десятилетий. Что-то внутри пошло не так. Как будто разладилась система восприятия. Редчайший случай, когда не прошли по всем залам. При выходе из основного подъезда приглашают продолжить осмотр музея «тут, за углом».
И за углом не встрепенулся, как-то. Сто раз прокрашенные полы и двери музея затмевали сами уникальнейшие экспонаты давних времен, связанные с великим живописцем. Восторг один — музей еще живет! И скрипит.
Сейчас, когда прошло уже несколько месяцев, вдруг пришло предположение, что бесценные полотна живописца давно не вмещаются в эти крошечные, по современным меркам, залы музея. Естественное освещение и освещенность в залах музея явно недостаточные, и эта сумрачность, помноженная на безысходность сюжетов морских баталий, привносит что-то меланхоличное и грустное, переходящее в обыденное безразличие и отреченность.
И вдруг подумалось, что часть монументальных работ Айвазовского могли бы замечательно, в новом прочтении, вписаться в интерьеры будущего ультрасовременного Музея моря. Органично распростёршимся над существующим музеем, с перекрытием над железнодорожным полотном и выходами на морское побережье. Где-то так:
Источник: _http://www.infuture.ru/article/9625 и ещё по теме идеи... Google : архитектурные проекты музей моря
Есть ли подобные планы у архитекторов Крыма, мне совсем неизвестно. Но концептуальная составляющая — "танцевать" от Музея моря позволила бы проводить реконструкцию набережных Феодосии в едином стиле, с разноплановыми дизайнерскими подходами к созданию уютнейших уголков отдыха и игровых пространств, концертных площадок и тематических экспозиций, с чередой баров, кафе, ресторанчиков и торговых точек. А может, пусть всё в городе и на набережных остается на своих местах и в этом веке? Это решать могут только жители полуострова.
Сейчас, непередаваемая аура Феодосии кружит голову, влечет к морю, укутывает в отзвуки вечности прибоя, наполняет дыхание флюидами томной прогретости, беззаботности и звенящей радости приобщения к лучезарной жизни в этой жемчужине у моря.
И любительская идея о Музее моря может оказаться обычной фантазией путешественника, который завороженно бродил там всего два дня.
Ох, как-же замечательно готовят эти блюда в Крыму! Так, в Ялте, как иллюстрация к «Сказкам 1000 и одной ночи» завлекает запахами кафе на набережной «Шелковый путь». Блюда, в основном узбекские. Изумительный интерьер огромного восточного зала укутывает разум и вызывает такой аппетит, что за поваров боязно порой. После часа поедания всего и вся, не смог даже пойти фотографировать на набережную. А кафе безалкогольное... ))
Klevant писал(а) 17 авг 2015, 11:00:Этот уютнейший и волнительный уголок Крыма, колыбель романтической эпохи, сотканной произведениями Александра Грина встретил нас добродушно на автовокзале. По городу и набережным мы с вами пройдемся чуть позже.
Извините, уважаемые поклонники классической фотографии, но, тайм-аут... на лирическое отступление.
Пусть останутся в памяти эти два волшебных дня и в таких зарисовках...
Приехали
Побежали к волшебному морю
«Не грузите меня — не сухогруз, налейте лучше — я танкер».
«Человек, который осмеливается потратить впустую час времени, еще не осознал цену жизни.» Чарльз Дарвин
Есть на планете, помимо Бермудского треугольника, с его таинственной точкой искривления пространства, маленький пляж за забором, где время просто остановилось. И только по количеству новых слоёв краски на металлических конструкциях, можно догадаться — сколько же десятков лет прошло, как установили эти декорации к постановке под открытым небом «Застывшее время». Луна и солнце зачислены тут в технический штат театра в качестве осветителей. Приезжий отдыхающий люд подыгрывает на массовках, заливает пиво в безразмерные животы, потом сливает его в море. Мусор - как реквизит бесплатный.
Тут варьируются сюжеты «Дня сурка», когда герои не могут проснуться во вновь наступившем светлом дне. Эта постановка за железным забором на полоске песка у моря будет продолжаться очень долго, а может уже и бесконечно. Будут меняться декорации — от пролетарского забора до аля-кованых решеточек с кирпичными колоннами из залакированного кирпича.
Двух дворняг и палкой не прогнешь, чтобы они стриглись под пуделей. Это дети подворотной природы и наивные, доверчивые четырехлапые зрители на галерке, недоуменно взирающие на нас, актеров, «разумных» двуногих существ — когда закроется этот театр абсурда, и жизнь братьев наших меньших перестанет быть собачьей.
Театр не обновляет репертуар и не закрывается сам, пока проходят зрители и устраиваются в партере.
Последний раз редактировалось Klevant 25 авг 2015, 13:59, всего редактировалось 1 раз.
Небольшое пожелание: Свои автомашины лучше пририсовывать, чем ставить рядом с ресторанчиками, закрывая рекламу своих же вкусняшек: чебуреки, шашлык, лаг...? А, ну да, лагман!!
Сердечная благодарность всем жителям Феодосии за теплоту и гостеприимство!
Возвращаемся в Севастополь, где 12 июня проходило празднование Дня России.
